Вечные хлопоты. Книга 2

— Ваше «правильно», Сергей Яковлевич, мы тоже знаем, — усмехнулся старый Антипов. — В начальники цехов зятю моему рановато, а уж к вам в заместители и вовсе.

Все-таки Анатолия Модестовича утвердили, а Захар Михалыч, придя после заседания парткома домой, объявил, что он был против. Зять промолчал. Он хоть и почувствовал себя обиженным, однако не очень, потому что и сам не рвался к этой должности.

Зато рассердилась на отца Клавдия Захаровна.

— Ты у нас всегда при своем особом мнении! — сказала она. — Другие дураки, не понимают ничего, только ты все понимаешь.

— А тебя спрашивали?.. — поворачиваясь к ней, гневно проговорил старый Антипов. — Может, еще Жулик выскажется?

— А я что, права голоса не имею?

— Все имеют, когда пригласят голосовать. А покуда не приглашают — слушай и помалкивай. Нечего умничать! Я не лезу учить тебя, как там перевязки делать и уколы, и ты не лезь не в свое дело.

— Мог бы и не объявлять на парткоме о своем особом мнении...

— Хватит! Старый Антипов ударил по столу. — Видал, — он повернулся к зятю, — какие грамотные яйца пошли! Что там курицу — петухов лезут учить. А тебя поздравляю.

— Спасибо.

— Клавдия!

— Что еще? — буркнула она.

— На стол накрывай. Против я был или не против, а раз решили — полагается отпраздновать. Никогда не думал, что в нашей семье будет высокое начальство. Рабочие же мы, потомственные пролетарии, чем и гордились всегда. Теперь вот тобой, зять, горжусь, хотя вроде и не рабочий ты!.. Выходит, меняется жизнь. Эх, жаль, что мать не дожила... — Он с досадой махнул рукой.

* * *

Кузнецова провожали на пенсию торжественно, как и приличествует провожать на заслуженный отдых людей всеми уважаемых, проживших большую трудовую жизнь, отдавших производству все, что имели: опыт, знания, силы, душу свою...

Сказано было много теплых, искренних слов. От администрации, парткома и завкома Николаю Григорьевичу преподнесли золотые карманные часы на цепочке с надписью: «Дорогому Н. Г. Кузнецову, ветерану завода, с пожеланием долгих, счастливых лет жизни и крепкого здоровья». А от коллектива цеха — огромную фарфоровую вазу. Директор вручил постоянный бессрочный пропуск, дающий право приходить и уходить в любое время. Этим правом пользовались очень немногие.

— Вот тут говорили, что я всю жизнь отдал заводу, — в ответном слове сказал Кузнецов. — Это, конечно, правда. Но не вся! Во-первых, я еще жив пока, значит, не всю жизнь отдал! А главное, дорогие мои товарищи и друзья, что жизни-то без завода у меня и не было бы никакой. Еще про опыт говорят, про знания... Как будто я на улице их подобрал или родился с ними! Мне все это дал завод. Я так понимаю, что дал взаймы, во временное пользование, а долги надо отдавать. Выходит, я ничего заводу и не дал, а только вернул. Если с прибылью — не зря жил и работал... — Он вздохнул и вытер пот со лба — было жарко в зале. — Спасибо за хорошие слова, спасибо всем, кто пришел проводить меня на отдых, и тем, кто не смог прийти, тоже спасибо. Век не забуду... — И он сошел со сцены в зал, позабыв, что сегодня его место в президиуме.

После официальной части в кафе Дворца культуры был ужин. Здесь также не обошлось без речей, однако речи эти были менее парадные — дружеские, шутливые. Застолье получилось веселое, шумное, самую малость омраченное пониманием, что чествуют все-таки не новорожденного, не новобрачных напутствуют в долгую и счастливую жизнь, а провожают человека на пенсию, то есть в старость...

По-своему прекрасна и осень. В ней есть прелесть и очарование, она богата, — может, богаче всех остальных времен года — красками, своею щедростью, но почему-то ее не ждут с таким нетерпением, как ждут весну или лето. Возможно, оттого, что осень не только пора зрелости и сбора урожая, но и пора увядания. Она не имеет продолжения.

Улучив момент, директор спросил Кузнецова:

— Признайся теперь, почему ты внезапно решил уйти? Неужели из-за того, чтобы молодой Антипов остался в цехе?

— Насчет внезапности я так скажу: для других это было внезапно, а для меня нет. Верно, Машенька? — Он наклонился к жене.

— Верно, верно, Коленька... Мы давно все обдумали, Геннадий Федорович. Пора отдохнуть. Под старость хочется пожить спокойно, для себя. Рыбачить он будет, по грибы ходить... — Она поднесла к глазам платок.

— Ну, Маша! — укоризненно сказал Николай Григорьевич, чувствуя, что и сам готов заплакать. — Ты посмотри, посмотри, сколько хороших людей пришло проводить меня!

— Я ничего, ничего... — бормотала она, пытаясь улыбнуться.