Вечные хлопоты. Книга первая

Татьяна осмотрела старушку и поняла сразу, что это обыкновенная серная пробка. Промыла правое ухо, больное, а заодно и левое, но не сказала, что пробка образовалась оттого, что уши не мыты.

— Никак вылечила? — удивилась старушка, почувствовав облегчение.

— На то она и доктор! — сказал Троха.

— Теперь, бабуся, обязательно каждое утро промывайте уши с мылом, — как бы посоветовала Татьяна.

— А теплой водой или холодной можно?

— Теплой, теплой.

— И посля завязывать?

— Не надо.

— Ну, ну... — пробормотала старушка недоверчиво. — Да вот кабы мыло-то было бы, доктор! А если щелоком, нельзя?

— Ни в коем случае!

— Значит, у меня тама в ухе ранка завелась? Я так себе и подумала, когда стрелять стало. Зато с Волчьего болота тину и прикладывала. А вот не помогло, видишь ты, какое дело. Доктор, он и есть доктор. А мыла нет, где его взять?

— Я вам дам кусочек.

Татьяна была смущена тем, что не подумала об этом. Мыла не достать ни за какие деньги.

— Правду ли люди говорят, что ты на фронте воевала? — спросила старушка, прислушиваясь, не даст ли боль в ухе знать о себе.

— Воевала.

— Вот они каки дела, значит... А прежде бабы на войну не ходили, ни‑ни! Орден-то тебе дали?

— Дали, бабушка.

— Это тогда ладно, раз орден дали. А то ведь мужики завсегда себе все тянут, а про баб забывают. Хошь про своих, хошь про чужих. Как за порог, так и забыли! Им нужно, так они помнют, а ежели орден бабе выдать или премию какую, где там!.. Да им, може, и война в радость, мужикам-то? Ты как про то думаешь?

— Что вы, — сказала Татьяна укоризненно. — Какая радость в войне.

— И-и!.. Мужиков, их хлебом не корми, дай только из дому улизнуть и подраться. Опять же на войне бабы чужие, скусные...

— Ты не болтай тут много, Макаровна! — строго сказал Троха.

— И то, и то! — заволновалась старушка. — Заговорилась я, а мне еще идтить семь верст с гаком. Спасибочки тебе, доктор, и извиняй, ежели что не так молвила. Неграмотная я, глупая. На вот гостинец, прими. — Она стала выкладывать из корзинки яйца. — Ешь на здоровье!

— Нет, нет! — отшатнулась Татьяна. — Уберите. Мне ничего не нужно. Лечение у нас бесплатное.

— Как не нужно?.. Откудова у тебя что есть, если у Матвеевых квартируешь? И за мыло это.

— Я не квартирую, а живу, — сказала Татьяна.

— Как это?

— Просто: живу и все.

— Э-э, просто-то и курица яичко не снесет, ей петух нужон. Бери.

— Давай иди, Макаровна! — вмешался опять Троха.

— А ты, Тимофей, никак, в начальники выбился?

— Он мой помощник, — улыбнулась Татьяна.

— Помощник?.. Скажешь тоже! — складывая яйца обратно в корзинку, проговорила старушка. — Он и заговора ни одного не знает, и в травах не понимает! — Она сердито взглянула на Троху, пощупала его белый халат, пожала плечами, пробормотав что-то невнятное, и пошла прочь.

И тут со двора раздался голос почтальона:

— Эй, доктор! Письмо тебе!..

* * *

Дрожащими пальцами Татьяна вскрыла конверт. Из него на пол скользнула бумажка — это была записка от Елены Александровны:

«Дорогая Танечка! Что же это ты придумала, разве можно так?! Ты сильная, мужественная женщина, а поступила — прости меня, — как последняя трусиха. Я сначала не поверила даже, когда Захар Михайлович рассказал мне все...»

Татьяна опустила руки.

«Нашел, нашел все-таки...» — отчужденно думала она.

Троха тихонько вышел и прикрыл за собой дверь.

«Как же ты могла усомниться, — писала далее Елена Александровна, — в таком замечательном человеке, как Захар Михайлович? Я его всего три дня видела, и то поняла, что это светлой, большой души человек, и ты не смеешь — это я приказываю тебе, слышишь? — оскорблять его своим недоверием! Иначе я всю жизнь буду на тебя сердиться. Передавай от меня поклон Ивану Матвеевичу. Как он там?..»

Антипов же прислал подробное письмо. Он сообщал, что умерла от рака Галина Ивановна, что схоронили ее на Урале, а Клавдия вышла замуж и рожать уже собирается... «Внучка наша, а твоя дочка, растет хорошо и здорова. Живем мы все в Ленинграде, только в другом доме, не в том, в котором жили до войны, потому что его разбомбило...»

«Доченька ты моя, милая, родная!..» — стискивая зубы, чтобы не расплакаться, шепотом повторяла Татьяна, и крупные, с нажимом буквы прыгали в глазах, сливаясь...

«Уж не знаю, какие у тебя дела, и мыслей твоих, дочка, тоже не знаю — ты сама хозяйка своей жизни, — а только скажу тебе прямо: зря ты придумала скрываться от нас. Раз вошла в нашу семью, значит, для всех для нас ты родная. Если, конечно, мы тебе чем не угодили, тебе виднее и прости меня, а прятаться — это ни к чему. Подумай, как тебе удобнее и лучше, неволить я не могу, и отпиши, пожалуйста, сразу или приезжай, вместе все и обсудим, и решим. А худое, дочка, в голове не держи и за дочку свою не беспокойся. Она тебя сильно ждет...»

Не хватило сил у Татьяны, помутилось в голове все, и она в беспамятстве свалилась на пол.

Троха сбегал за Матвеевым, и они перенесли ее в дом.

Призвали тетку Ефросинью, которая знала все травы и будто бы умела заговаривать недуги. Та осмотрела Татьяну, покачала головой и не велела трогать ее, покуда сама не очнется.