Вечные хлопоты. Книга вторая

Она с какой-то тоской смотрела на мужа, и Анатолий Модестович понял, что жена о чем-то догадывается и что, как и он, боится предстоящего разговора. Боится, пожалуй, его признания.

— Не хочется, — ответил он, вздохнув. — Напился.

— Хоть бы рассказал, что нового в газетах пишут...

— Ничего особенного. Обо всем понемногу.

— Вот не пойму: почему это мужчины не могут обойтись без газет? Женщины обходятся...

— Нужно знать, что делается в мире.

— По-моему, все больше про футбол читают, — возразила Клавдия Захаровна.

— Далеко не все.

— Не знаю. — Она пожала плечами. — Наш заведующий отделением только футболом и хоккеем интересуется.

— У каждого свои интересы, Клава!..

— Ой, чуть не забыла! — спохватилась она. — Сегодня к нам привезли больного, совсем молодой парень, с прободением язвы. Он даже не знал, что у него язва. Жена у него беременная, они молодожены. Вряд ли парень выживет... А жена такая красивая, ей всего девятнадцать лет. Горе-то какое, господи!.. Иногда подумаешь, сколько на людей разных болезней! А лечим плохо. Вроде стараемся, стараемся, все делаем, чтобы вылечить человека...

Говоря, Клавдия Захаровна смотрела по сторонам, выискивая, что бы сделать еще, чем занять себя. Время от времени она поглядывала на часы и удивлялась, что стрелки движутся медленно. Скорей бы приходил отец, думала она.

— Наши часы не отстают, Толя?

— Спешат на пять минут.

— Я все-таки заварю свеженького чайку, пока плита не остыла...

Мирное чаепитие помешало бы тягостному разговору, отсрочило бы его еще немного. Клавдия Захаровна действительно понимала, что муж не просто поссорился с Зинаидой Алексеевной, но что между ними произошло то самое, чего она всегда ждала и боялась. Не зря, нет, он ходит эти дни рассеянный, задумчивый, молчит... И отец вроде как не в себе. Злющий, того и гляди накричит на нее или на ребят.

«Молчи, молчи, милый», — мысленно говорила Клавдия Захаровна мужу, возясь у плиты с чайником.

— Клава, — решившись, сказал Анатолий Модестович. — Клава, я должен...

— Тише! — Она напряглась, прислушиваясь. — Никак кто-то из ребят проснулся?..

— Тебе показалось.

— Да нет же, нет. Слушай...

Из комнаты, где спали дети, вышел Жулик. Остановился у входной двери и стал принюхиваться.

На дворе громко скрипел снег. Жулик сделал стойку.

— Кто-то идет, — облегченно сказала Клавдия Захаровна. — Интересно, кто это в такой час?

— Может быть, Надя или Борис? — высказал Анатолий Модестович предположение. Он имел в виду молодых Костриковых, которые построили дом рядом с антиповским.

— Наверно, — согласилась Клавдия Захаровна.

Но пришел Захар Михалыч.

ГЛАВА X

Беспокойно, муторно было на душе старого Антипова. Он не знал, какое чувство подсказало ему, что дома не все ладно. Но наверное знал, что это так.

Часов около восьми он вдруг ощутил странное волнение, хотя никаких причин вроде и не было, чтобы волноваться. Правда, не получалось что-то сегодня у Олега Петрова, любимого ученика Захара Михалыча, — он отковал три негодных кольца подряд, психанул, забросил клещи, однако сам по себе этот случай не мог бы вывести старого Антипова из равновесия, потому что был этот случай обычный. А тут неожиданно тоже взорвался, накричал на парня и заявил, что слабонервным истерикам не место возле молота. Молот, сказал, не игрушка, а кузница не детский сад.

— Раскидался! — кричал он на Олега. — Это тебе что, безделица какая-то?.. Это инструмент, его уважать надо. А если руки кривые, нечего браться. Сейчас же подыми!

Но вспышка гнева было короткой. Захар Михалыч вообще не умел долго сердиться. Он сам встал к молоту и показал, почему кольца получаются неровные, какие-то кособокие.

— Не напрягайся сильно, тогда легче поворачивать будет. И не спеши, не горит. Руки-то держи поближе к захвату, будешь чувствовать тяжесть поковки, и она сама, когда надо, захочет повернуться другим боком. Понял, что ли?

— Кажется.

— Попробуй, я постою посмотрю.

Захар Михалыч снял рукавицы, вернул Олегу. Следующая поковка у того получилась ровная, изящная, и, довольный, старый Антипов пошел в конторку мастеров. Стоять подолгу над душой он не любил. Знал по себе, как трудно и неловко работается, когда кто-нибудь пнем торчит рядом.

Теперь все вроде было в порядке, а беспокойство не проходило. Оно сделалось острее, навязчивее прежнего. Точно спешил он на поезд, до отправления которого осталось совсем мало времени, а бежать еще далеко и на исходе силы: обрывается в сумасшедшей работе сердце, нестерпимо колет в груди и сосет под ложечкой, отчего останавливается дыхание... И уже знает он, что все равно не поспеть на поезд, но и перестать бежать, перевести дух тоже не может, надеясь на чудо.