Вечные времена

Бабка Черна полила вином свежий гроб, положила на него цветы и развязала белый узелок. Положила каждому в протянутую ладонь немного сладкого поминального жита и стала слушать, как его жуют. Все медленно жевали: Иван, суровый и угрюмый, Коца, рассеянная и равнодушная, С пустыми глазами, и Стоян, взгляд которого реял неизвестно где. Потом она вытащила коробку шоколадных конфет «Мокка», разорвала обертку. Все взяли по конфете.

— Возьми еще одну, — сказала она внуку, ласково улыбаясь. — Ты же назван в честь него.

Стоян взял еще одну конфету. Хоть бы кости ему показали, а то так, какой-то ящик. Мальчуган мигнул: солнце светило прямо в глаза. Вторая конфета незаметно растаяла у него во рту, но попросить третью он не решался.

— Ну, мама, я пойду, — сказал, облегченно вздохнув, Иван. — Ликоманов меня ждет.

— Иди, — махнула рукой бабка Черна. — Все идите.

— А ты? — спросила Коца. — Не хочешь вернуться вместе с нами?

Старуха не ответила. Подождав, пока они свернут на тропинку, она взяла из узелка горсть жита, положила на бумагу и оставила под крестом. Поправила цветы и присела у могилы.

— Эх, Стоян, — заговорила она. — Вот это место слева — для меня. Я заставила Ивана купить оба места — твое и мое — на вечные времена. Теперь, правда, нет ничего, чтоб навечно, никто не знает, может, еще завтра пройдет здесь трактор и сровняет наши могилы.

Бабка Черна прислушалась к гулу трактора в поле, но не повернула головы.

— Но даже если здесь все распашут, — продолжала она, гладя землю, — мы все равно останемся вместе, никто нас не разлучит. Ты о земле не думай, Стоян, прежних нив уже нет, да и нынешних полей скоро не будет — будут организовывать комплексы. Наш Иван и ложится, и встает с этими комплексами на уме. Массивы, говорит, мама, мы создавать будем — современное хозяйство: каждый массив по две тысячи гектаров. Они все тысячами меряют, меньше уже не могут. Что решат, то и делают, некому их остановить. Раньше город далеко был, на другом конце света, а теперь все близко. Сейчас и луна для них близко, уже ходят по ней — по телевизору показывали. Ежели бы ты встал из гроба да заглянул в телевизор, глазам своим не поверил. Ничего не осталось, Стоян, только жадность осталась, они хотят все больше и больше, земли им уже не хватает — по небу шныряют, а докуда доходит небо, одному богу известно, а забот хоть отбавляй, но ты не печалься, Стоян, теперь и ты близко, в двух шагах — буду приходить, цветы тебе приносить, водицей могилку поливать, жито оставлять, оно, правда, не собственное, покупное, но другого нету. Дом Ивана тоже близко, Ивану все дается, и дети уже выросли, и дети Крыстю и Игната учатся, в жизни устраиваются, а дочка Крыстю — Виолетта — родила мальчонку, его твоим именем назвали, опять ты имеешь продолжение. Стоянов стало у нас много, все твое имя носят, но куда его понесут, одному господу ведомо, ежели решат на луну лететь, полетят и твое имя туда принесут, а вот моего имени никто не носит. Семь внучек у меня, и ни одну не назвали моим именем, никому оно не нравится, потому как черное оно, — не хотят испытывать судьбу. Боятся имени моего — Черна, а мне оно на роду написано, с ним и живу, бабка Неделя, принимая меня, никак не могла пуповину отрезать, крепко я к жизни привязана, и она еще жива, в селе остались только она, да Спас, да Лесник, который землю у нас взял и все за социализм агитировал, и еще горстка людей, а бабка Неделя привет мне передала через Ивана, когда он ездил тебя выкапывать, и сказала ему, что принимала его отца, мать, и его самого. Она тебя и провожала, Стоян, когда ты отправился в дальний путь, обмыла, приодела. Где ты был, что видел — одному тебе известно, но тогда мы тебя провожали, а теперь вот опять встретили. Может, времена уже не вечные, Стоян, но пусть мы будем вечными и нераздельными.

Бабка Черна встала и поклонилась до земли:

— Добро пожаловать, Стоян, на новое место! Жди теперь меня!

МЛАДЕНЦЫ

Отец его Недьо отправился вместе с Лесником, Гунчевым и Йорданом-цирюльником в поле — сеять, а мать, как всегда, была на птицеферме. Чтоб им пусто было, этим легхорнам, — подумал маленький Димитр, — мать кормит их, кормит, а они все голодные! Он не раз пытался с ними играть, но разве легхорны понимают что-нибудь в игре?! Мальчик тяжело вздохнул: впереди долгий день, а село пусто. Лишь вернувшаяся с кладбища бабка Неделя сидит в тени балкона на видном месте — чтобы все ее видели и она чтоб видела всех.

Но вот из окошка Другого дома высунулась голова Рурки.

— Рурка! — позвал Димитр.

— Что?

— Выйди, поиграем!

— Не могу! У меня большая стирка.

— Давай играть! Потом постираешь.

— А во что?

— В отцы-матери. Ты будешь мать, а я отец.

— Нужен и ребеночек, — сказала Рурка. — Кто будет ребеночком?

Димитр почесал в голове. Кто же будет ребенком? Откуда здесь взять ребенка? Пока он размышлял, Рурка скрылась внутри Другого дома. У нее стирка, с досадой подумал Димитр, а у меня что?

— Нет никакой Рурки, — сказал ему отец.

— Как это нет? — возразил Димитр.

— А так. Ты сам ее выдумал.

— Есть! Она живет в Другом доме.