Вечные всадники

Только к обеду подъехал отец вместе с напарником, оставив табун пастись недалеко от коша.

Солтан тут же кинулся к табуну: ему ужасно хотелось посмотреть на своего Тугана, который щипал траву рядом с матерью. Белоснежная шерсть жеребенка отливала на солнце золотом.

Услышав зов Солтана, Гасана, дожевывая траву, заторопилась к нему, а за ней – Туган. Но захваченный Солтаном еще из дому сахар вчера намок и растаял, не удастся угостить своих друзей. Солтану стало стыдно, он побежал назад в кош, где все уже уселись за тебси. Была готова и миска для Солтана.

Он начал есть, а кусочки хлеба, тайком от отца и шапы, опускал в широкий рукав своего темного бешмета, туго перетянутого ремнем. Пока отец, самый старший из всех, не сказал, вытерев губы и усы, «алхамдулиллах», Солтан сидел как на иголках. А после «алхамдулиллах»[16] у него было право оставить тебси, и он пулей выкатился из коша.

Он бежал к табуну, а за ним, то ли озоруя, то ли учуяв хлеб, бежали все овчарки.

Гасана с сыном лежали на траве. Увидев Солтана, Гасана быстро поднялась, за ней вскочил Туган. Солтан совал им хлеб. Гасана взяла его нехотя, а Туган даже и не думал лакомиться, отвернулся. Солтан снова совал ему хлеб, раскрыв его стиснутые зубы, но тот упорно выталкивал. Солтан рассердился, но все же гладил головку Тугана, целовал его черные глаза.

Табун отдыхал у прозрачного вкусного родника. Лошади подходили сюда и медленно цедили студеную воду, сквозь окрашенные сочной зеленой травой губы, как бы боясь простудить свои зубы. Затем, лениво пощипав траву, ложились отдыхать. Каждый косяк отдыхал отдельно. Жеребец, отец Тугана, как и всегда, охранял свой косяк не ложась, оглядывая всех и как бы проверяя: не грозит ли откуда-нибудь опасность?

Солтан лежал неподалеку от косяка, и грезилось ему, как Туган станет большим конем, а Солтан объездит его и полетит ветром по длинной улице аула…

Вдруг он пронзительно свистнул два раза, вспомнив Шайтана: таким двукратным свистом они вызывают друг друга из дома. Почему-то Гасана поднялась на свист, повернула голову к Солтану и стала в нерешительности: подойти или нет? Туган тоже поднялся. Солтан свистнул еще два раза. Жеребенок насторожился, а Гасана опять сделала несколько шагов в сторону Солтана. Туган – за ней. Еще свист – и Гасана снова шагнула к другу. Последовал ее примеру и Туган. Этот случай надоумил Солтана: двукратный свист надо сделать сигналом, чтобы подзывать к себе Гасану и Тугана.

Неслышно подошел отец, оседланная лошадь которого паслась тут же. Подошел и сел рядом с сыном, свертывая махорочную сигарету.

– Ну как, джаш, нравится тебе здесь? – спросил он и откинул со лба сына белую войлочную шляпу.

– Очень, – ответил Солтан живо, – только я на кошу сидеть не хочу.

– Я и не собираюсь держать тебя на кошу, хочу взять с собой, а мой напарник пусть себе отдыхает. Видишь рябую лошадь? Пойди принеси седло, оседлай ее. И поедешь со мной.

Пулей полетел Солтан, а отец смотрел вслед улыбающимися глазами.

– Будет конник! Будет, – сказал он вслух.

Лошадям было полное раздолье, гуляй налево и направо. Бийчесынские пастбища огромны, беспредельны, хотя у каждого хозяйства здесь свои участки.

Дав отдых коням и теперь подняв их, отец с сыном не стали пока садиться верхом. Солтан направлял косяк, куда велел отец – вперед. Сейчас вон на ту цветущую, озаренную солнцем сторону холма. Направлять надо незаметно, чтобы лошади думали: никто над ними не командует, они сами выбирают себе место для пастьбы.

То ли кони во время полдневного отдыха проголодались, то ли здесь трава слаще. Но накинулись они на нее с жадностью. Жеребятам было очень привольно: они подбегут к матерям, пососут для вида, а потом как поскачут-и поминай как звали. Вот и Туган оторвался от матери и помчался. Солтан даже ахнул: до чего красив белый Туган на этом разноцветном ковре! Жеребенок, наверное, опьянел от всего этого: от чистого воздуха, от источающей аромат травы.

Отец тоже любовался, он наблюдал то за сыном, то за жеребенком. Гасана сначала ждала, что Туган вот-вот опять подбежит к ней, но, не дождавшись, перестала щипать траву. То ли с тревогой, то ли с радостью – не поймешь – она наблюдала за сыном. «Ты же устал, шалун!» – говорили ее глаза.

А Туган и не думал об усталости. Он врывался в косяк белой стрелой, нарушая покой и наслаждаясь своей резвостью, а потом выбегал оттуда и начинал давать круги, ничуть не заботясь о том, чтобы остановиться и успокоить мать. Отец Тугана, на котором лежала вся забота о косяке, был недоволен тем, что малыш мешает всем. Он попробовал раза два догнать Тугана и строго куснуть его. Но не тут-то было – разве птицу догонишь!

Табун двигался вперед медленно, «попасом». Солтан с отцом то садились на траву, то поднимались и шли за косяком. Отец то и дело срывал травинки, показывая сыну и объясняя, от какой болезни какая трава и цветок лечит.