Вечный бой

Меня трясло. Зубы выстукивали мелкую дробь, Накрытый с головой двумя ватными одеялами, я никак не мог согреться, а за окном стояло южное лето, и мои приятели в одних трусах гоняли по двору футбольный мяч. Потом мне становилось жарко — так жарко, что казалось — я начинаю плавиться, как свинец, нагретый в консервной банке. В ушах звенело. Перед глазами плыли радужные круги и нехотя сплющивались в яркие продолговатые капли. Тело становилось таким слабым, что я не мог удержать в руке кружку с водой. По коже струился липкий пот. Внезапно приступ обрывался, но аккуратно — ровно через два дня — повторялся снова.

Меня лечил доктор Муса Ибрагимович, только что вернувшийся с войны. Говорили, что в Баку он самый опытный детский врач. Муса Ибрагимович, хмурясь, присаживался на край кровати и доставал из полевой сумки желтые порошки хинина, и я глотал их с покорностью выдрессированной собачонки: мне очень хотелось выздороветь. Порошки были так горьки, что горечь их помнится до сих пор, спустя сорок лет. Глаза мои от хинина становились желтыми, как мандариновая кожура. Взрослые прозвали меня маляриком, а дети — китайцем, и я не помню, какая из этих кличек казалась мне обиднее. Муса Ибрагимович рекомендовал сменить климат, уехать на север. Он говорил матери: «Закавказье — самое маляриймое место. А на севере холодно. Там не живут комары анафелес — переносчики малярии» (Муса Ибрагимович ошибался. В те годы верхняя граница распространения комаров анафелес в нашей стране доходила до шестьдесят третьего градуса северной широты).

Вскоре мы уехали из Баку, и я забыл о малярии, и казалось — навсегда, но судьбе было угодно вновь столкнуть меня с ней, уже как врача.

Осенью 1982 года я впервые попал в Африку. К поездке я готовился заранее и тщательно проштудировал в Публичной библиотеке несколько руководств по тропическим болезням, обращая особое внимание на малярию, так как страны, куда направлялось наше судно: Кения, Танзания, Мозамбик, Мадагаскар, — считались крайне неблагополучными по этому заболеванию. Бюллетень ВОЗ относил их к странам с высокой степенью риска заражения малярией.

Разговор о малярии зашел в первом же африканском порту — в Момбасе. Мой гость, молодой английский врач Стивен Гопкинс, не нашедший работы у себя на родине и перебравшийся в Африку, рассказывал:

— Возможно, я бы задержался в Кении еще на несколько лет, если бы не Желтый Джек, с которым невозможно справиться. — И, видя мое недоумение, улыбнувшись, пояснил: — Желтым Джеком в Африке прозвали малярию. Не слышали? Хотя ведь в вашей стране нет малярии.

— Последний случай зарегистрирован более двадцати лет назад в Средней Азии. В одной из пограничных деревушек.

— А в Момбасе я не знаю человека, который не переболел бы малярией хоть один раз. Она здесь так же часто встречается, как инфлюэнца — простуда — в странах Европы. Наверное, с ней можно было бы смириться, как с неизбежностью, если бы не столь высокий процент смертности. Нельзя жить под постоянной угрозой смерти: нервы не выдерживают. За два года работы в Кении я переболел малярией трижды и в последний раз был на волосок от гибели. Чудом выжил. — Он задумался, поигрывая сигаретой в пальцах. — Человечество победило чуму, оспу, туберкулез, а Желтый Джек по-прежнему безнаказанно разгуливает по свету, собирая свою кровавую дань. Казалось бы, все очень просто: необходимо уничтожить комара анафелес—и малярии конец. Как это сделать — известно даже школьникам: осушить болота — места выплода комара. Но для этого нужны средства, которых почему-то никогда не хватает на профилактику малярии. Впрочем, не только малярии...

— Но помилуйте, Стивен! За последние пятьдесят лет в мире сделано так много...

— И тем не менее! — взволнованно прервал он меня. — Я уверен, что если бы свихнувшееся в военном психозе человечество хотя бы крохотную толику средств, бросаемых на ракетное оружие, направило бы на борьбу с малярией, Желтый Джек в течение всего лишь нескольких месяцев загнулся бы в страшных мучениях и люди навсегда бы забыли о малярии! — Успокоившись, он заговорил о другом: — Как вы проводите химиопрофилактику малярии на своем судне?

— Венгерским препаратом делагилом. Во время стоянки судна в портах, неблагополучных по малярии, экипаж принимает по таблетке через день.

— Все верно. Хотя гарантий, к сожалению, никаких...

На другой день я навестил Стивена в госпитале Ага-Хана, где он работал палатным врачом: хотелось поближе познакомиться с малярией.

Стивен подвел меня к больному, лежащему под капельницами.

— Малярийная кома, — пояснил он. — Одно из тяжелейших осложнений тропической малярии. Практически кома почти всегда ведет к летальному исходу.

На низкой больничной койке лежал мужчина средних лет. Он был без сознания, хотя его запавшие глаза были широко открыты. Отсутствующий взгляд упирался в потолок. Мертвенно-бледное лицо с заостренными скулами и носом казалось белее подушки.

— Торговый агент из ФРГ. В госпиталь доставлен вчера вечером из отеля «Останик».

Я нащупал пульс. Пульс частил и еле прослушивался.