Вечный бой

Трясуха жила в заболоченных местах, в затхлой воде и в вечерних туманах, вплотную подступающих к стенам казарм, и единственным, правда малонадежным, средством против нее был хинин. Врачи, служившие на Кавказе, называли трясуху перемежающей лихорадкой.

Торопов несколько раз перечитал отзыв, закурил трубку, распахнул окно своей глинобитной мазанки.

По улице, пыля сапогами, со стрельб возвращался второй батальон. Держа шаг, солдаты молодцевато пели:

Эх, на погибельный Кавказ,
Эх, загнали, братцы, нас!...

Кавказ и в самом деле был погибельным. За неделю пребывания в Андийском Койсу полк уже потерял двадцать восемь человек от перемежающей лихорадки, и это было только начало, знал Торопов.

— Иван! — позвал он денщика, когда хвост колонны скрылся в клубах пыли. — Самовар поставь.

— Сей секунд, ваше благородие!

В Андийском Койсу полк квартировал не впервые. Это было одно из многочисленных мест Кавказа, где безраздельно владычествовала лихорадка. На десятки верст — болота, поросшие камышом и осокой, зловонные испарения, удушливые ночные туманы и тучи комарья.

Порывшись в чемодане, Торопов достал тетрадку в матерчатом переплете, перелистал ее, Глаза остановились на фразе, подчеркнутой карандашом: «Придет сюда батальон в полном составе, а выходит через несколько месяцев едва четвертая часть его, и то еле движущая ноги».

Денщик внес самовар, смахнул пыль со стола.

— Слыхал, уезжаете, ваше благородие.

— Уезжаю, братец, — ответил Торопов, листая тетрадь. — Дождусь конвоя до Владикавказа и — в путь, в столицу.

Денщик вздохнул и тихо сообщил:

— А земляк мой, Гришка Зуевг нынче от трясухи умер.

Торопов промолчал.

— В три дня скрутило! Эхма! — Денщик махнул рукой и вышел из комнаты.

Оставшись один, Торопов задернул на окне занавески, засветил свечу и присел к столу. Остывая, тускло поблескивал самовар своими крутыми боками. Углы комнаты скрывала темнота, и где-то в ней назойливо звенел комар. Сухо шелестели страницы тетради, исписанные мелким почерком.

Он перечитывал свои записи, сделанные несколько лет назад в Андийском Койсу и в крепости Дербент. Записи были по-канцелярски скупы и мрачны, и от них веяло на Торопова глухой тоской и кладбищенской безысходностью. «Каждая казарма пред-став-ляла лазарет, и люди считали не те дни, когда у них была лихорадка, а те дни, когда ее не было: так редко последнее случалось с ними».

Ничего не изменилось за эти годы ни в Андийском Койсу, ни в Дербенте. Смерть навсегда поселилась здесь, и люди покорно смирились с ней, как с неизбежностью, ниспосланной свыше. Они благодарили бога за каждый день, прожитый без лихорадки, и с тревогой ожидали завтрашнего, как солдаты перед сражением.

Когда полк отправлялся в горы, лихорадка, словно старая кляча, карабкающаяся по круче, отставала от него и недели через две-три солдаты забывали о ней, но стоило опуститься на равнины, и она возникала снова — внезапная, как снежная лавина, стронутая со склона случайным выстрелом. Ее пытались отогнать полковыми молебнами, смолистыми дымами костров, разложенных вокруг бивуаков, втертым в тело уксусом, дольками чеснока, спрятанными в ладанках, пороховой настойкой, добавляемой в солдатские котлы... Иногда, в редкие холодные зимы, она сникала на месяц-другой, таясь, очевидно, в болотах до прихода тепла. Она казалась вездесущей, и не было на Кавказе ничего опаснее и страшнее ее.

За десять лет службы в Ширванском полку Торопов хорошо изучил лихорадку — он встречался с ней почти ежедневно, — но тайна этой болезни так и оставалась непознанной, хотя места, где она обитала, он описал в своих тетрадях с топографической точностью. Местности без стоячей или медленно текущей воды лихорадка обходила стороной. Не любила она и ветров, постоянно дующих с моря, и никогда не селилась в горах. Он научился по военным картам-трехверсткам с точностью в несколько километров определять очаги лихорадки и почти никогда не ошибался.

Торопов захлопнул тетрадь.

За окном трещали цикады. С близких болот доносился монотонный лягушачий хор, стремящийся во что бы то ни стало заглушить все другие ночные звуки в Андийском Койсу. В сенях вздыхал денщик, устраиваясь на ночлег. В мазанку вползала знобкая сырость.

Торопов встал из-за стола, накинул на плечи бурку, прошелся по комнате. Карманные часы показывали полночь. Он достал из чемодана потрепанную тетрадь и вернулся к столу. На обложке тетради крупными буквами было выведено: «Аракс».

Четыре года назад, когда полк стал на зимние квартиры в приморском городке Поти, Торопова откомандировали на персидскую границу, к донским казакам. Граница шла по Араксу, и, судя по карте, которую он раздобыл в штабе полка, это было самое гиблое место на всем Кавказе, В действительности так оно и оказалось.