Вечный бой

Но человек с посохом не замедлил шага, не обернулся. На минуту он остановился у трупа молодой женщины, прижимающей к груди мертвого ребенка, скользнул невидящим взглядом по ее лицу, обезображенному гримасой смерти, тихо вздохнул и тронулся дальше. По мостовой между трупами лениво сновали жирные крысы, волоча по земле свои голые омерзительные хвосты. Крыс в городе было великое множество, и они давным-давно не пугались людей, чувствуя себя хозяевами агонизирующего Авиньона. Крысы в город пришли вместе с чумой.

«Глаза мои, — шептал человек с посохом, — зашло то солнце, за которым в нездешние края пора сбираться нам...»

Черные дымы костров тянулись в небо траурными лентами. Где-то плакал ребенок. Преданная собака поскуливала над трупом хозяина, задирая к небу голову. Она оскалила клыки, заметив человека с посохом, и, щетиня затылок, угрожающе зарычала, но человек прошел мимо, и собака снова заскулила.

Человек направлялся к Западным воротам, навсегда покидая город, где умерла мадонна Лаура. Ее хоронили нынешней ночью на церковном кладбище. В руках могильщиков горели факелы, отбрасывая дрожащие блики на прекрасное лицо, тронутое черными пятнами. После смерти мадонны Лауры жизнь человека, бредущего по мертвому Авиньону, уже не имела никакого смысла, и ему хотелось умереть, как она.

Откуда-то доносились звуки лютни, пьяные голоса, женский смех. Кто-то, презрев смерть, веселился в мертвом городе, и веселье это казалось кощунством, святотатством...

Отдаленно гудели колокола. Потрескивали костры, окутанные клубами черного дыма. Громко скрипели повозки с мертвецами. Подслеповатое солнце ощупывало своими длинными костлявыми пальцами золоченый крест Центрального собора.

Когда до городских ворот оставалось квартала два-три, навстречу человеку, бредущему с посохом, попалась процессия приплясывающих людей. Впереди двигался горбун в уродливой маске.

— Эй! — громко крикнул он и вскинул вверх руки. — Присоединяйся к нам, флорентиец! Повеселимся на славу перед смертью! — И хрипло рассмеялся: — Ха-ха-ха!..

Растрепанная женщина пьяно оттолкнула горбуна в сторону, ловко поддела ногой крысу, трусящую по мостовой, и вызывающе спросила:

— А чем я хуже, сеньор Петрарка, вашей мадонны Лауры?!

В пьяной женщине Петрарка узнал одну из служанок мадонны Лауры. Он прижался спиной к стене, выставил вперед посох, как пику.

— Не упоминай, женщина, всуе этого святого имени, — слабо попросил он и закашлялся.

— От смерти не уйдешь, флорентиец! — снова засмеялся горбун, пытаясь обнять женщину за талию. — Веселись, флорентиец, покуда костлявая не пришла за тобой!

Смеясь и приплясывая, люди скрылись за углом дома, в котором еще вчера жила мадонна Лаура.

Теперь дом был пуст. Мертвыми глазницами зияли его окна.

Петрарка прикрыл ладонью лицо и прошептал: «Над бухтой буря. Порваны ветрила...»

Он не помнил, как очутился за городскими воротами и где потерял свой посох. Незнакомый монах с черными пятнами на лице вел его за руку, как слепого. Под ногами пылила дорога, и, раскачиваясь, как живые, по обочинам шелестели желтые стебли трав. Вдали таял Авиньон, похожий на мраморное надгробие. Со стороны города порывами задувал ветер и нес с собой запах дыма и тлена. Высоко над белой дорогой стояло мутное солнце. Монах громко читал молитвы и судорожно сжимал руку Петрарки.

— Куда мы идем? — спросил Петрарка. — Смерть повсюду.

— Молись Святому Валлиборду, добрый христианин, — ответил монах и размашисто перекрестился. — Да поможет он нам!

Кое-где на светлом полотне дороги, змеящейся к горизонту, чернели человеческие фигурки: горожане уходили от смерти, не зная, что от нее невозможно уйти...

Монах умер вечером того же дня, верстах в двадцати от Авиньона. Смерть его была тихой.

У Петрарки не было сил вырыть могилу и по доброму христианскому обычаю предать мертвое тело земле. Он закрыл глаза монаху, опустившись на колени, прочитал молитву и, не оглядываясь, зашагал по дороге, убегающей в сумерки.

Почему-то смерть обходила его стороной, и через несколько дней он добрался до родной Флоренции, где, как и в Авиньоне, безумствовала чума...

Впоследствии Джованни Боккаччо в «Декамероне» так описал чуму в этом городе: «В лето от воплощения сына Божия тысяча триста сорок восьмое в красе итальянских городов, славном городе Флоренции, случился чумной мор. Народ бедный и среднего достатка имел самую жалкую участь: заболевали они тысячами и почти все сплошь умирали.