Вечный человек

Подобные мысли выходят из сердца, несомненно, делая ему честь, и, однако, после них мир не меняется к лучшему: они утешают, не помогая перестраивать его. Надо полагать, что не было века, когда бы люди не задавали себе и окружающим иного вопроса: что будет с детьми, которые рождаются в этом мире?! Он менее возвышен, но побуждает к действию.

В середине II века до нашей эры восстания рабов потрясали Сицилию. У рабов были дети — маленькие рабы. Как-то раз — накануне восстания — один добрый человек в городе Акраганте, по-видимому, поклонник философии, позвал к себе в гости жестокого рабовладельца и, усадив рядом с ним за стол детей-невольников, угощал их орехами и винными ягодами. История, часто равнодушная к добрым делам, сохранила имя гуманного акрагантинца — Полиант. — Лично я сомневаюсь в том, чтобы после этой трапезы рабовладелец стал лучше относиться к маленьким рабам — и собственным и чужим. Вероятно обратное: если раньше он унижал и истязал их с бессознательной жестокостью, то после умилительного угощения в доме Полианта в его отношении к ним появился оттенок мести за перенесенное унижение.

В первый же день восстания этот рабовладелец и его жена были убиты. У них была дочь; ее судьба замечательна. Никто из восставших не поднял на нее руку. Надежным людям поручили переправить ее через горы к родственникам. Она, единственная в этой семье, была добра к рабам, и они не могли не отплатить ей тем же. И если мы не видим в этом ничего удивительного, то лишь потому, что более двадцати веков борьбы человечества за лучший мир изменили наши чувства и наше сознание — подлинно человечное начинает казаться само собой разумеющимся. Чтобы почувствовать удивление, надо если не ощутить, то вообразить атмосферу восстания.

Жизнь раба была ужасна. В сущности, это медленное, мучительное умирание нельзя назвать жизнью. Когда одичавшие в нескончаемых муках люди с дикой, отчаянной решимостью шли на мучителей, можно ли было ожидать от них доброты?! А оказалось, им чужда месть. Ни один волос не упадет с головы дочери того, кто был беспощаден к их детям, если она сама ни в чем не виновна. А если она была и добра к ним, ей сумеют, несмотря ни на что, воздать тем же. Почему-то хочется думать, что те, кто посреди ужасов восстания окружил заботой эту девочку, испытывал и особую радость. Это была радость рождения новой великой морали.

Надо ли говорить о том, что, когда римляне подавляли восстание, они с одинаковой жестокостью убивали и больших и маленьких рабов?..

Человечество нельзя улучшить, раздавая детям перед лицом их мучителей орехи и винные ягоды. В сущности, это та же формула: «О, что было бы с миром, если бы не рождались в нем дети!..» — высказанная более энергично и непосредственно на языке того века.

Через двадцать столетий Маркс рассказал в «Капитале» о маленьких рабах современной ему. «гуманной» Европы. Их положение он обрисовал с помощью Шекспира. Шейлок в «Венецианском купце» одолжил, как известно, деньги Антонио, поставив при этом одно условие: если они не будут возвращены точно в обещанный день, он может собственноручно вырезать из тела должника фунт мяса. В образе Шейлока Шекспир раскрыл новую алхимию — алхимию ростовщичества, умеющую обращать в золото материю, одушевленную разумом и чувствами. В мире чистогана человек не возвышается над «неблагородными» металлами. Сегодняшнее респектабельное буржуазное общество не особенно любит, когда ему напоминают о том, что некогда оно заставляло восьмилетних детей работать наравне с мужчинами. В середине XX века ему, видимо, хотелось бы, чтобы дети видели в нем добродушного моложавого деда-мороза. Но в эпоху первоначального накопления было ему не до респектабельности — оно желало разбогатеть. В «Капитале» Маркс и рассказал о тех, в сущности, бесхитростных ухищрениях, на которые шли тогда фабриканты, чтобы обмануть весьма «наивное», желающее быть обманутым законодательство и выжать из 8-летних (восьмилетних!) детей максимум золота. Ухищрения эти были различными. Чтобы машины находились подольше в ходу, детей держали на фабрике с полудня до восьми с половиной вечера, устраивая ряд перерывов для создания видимости шестисполовинойчасового рабочего дня, установленного законом. Или не давали детям работы до двух, чтобы потом заставить их уже, разумеется, без перерывов обслуживать машины до тех же восьми тридцати.

Тем же, кто пытался объяснить капиталу безнравственность его ухищрений, он, пишет Маркс, отвечал:

«На голову мою мои поступки
Пусть падают. Я требую суда
Законного; я требую уплаты
По векселю».