Вечный человек

Развитие человечества было до сих пор на редкость гармоничным, естественным, без опасно раннего повзросления и без затянувшихся сумерек младенчества. То, что казалось потерянным, потом возвращалось с лихвой. Об этом я часто думаю, читая историков искусства. Если верить им, то начиная с «Бизонов» Альтамирской пещеры художественный гений человечества что-то теряет: «ощущение мира в его первозданной силе и красоте», «чарующую непосредственность изображения», «чувство гармонии телесного и духовного» и ряд подобных, не уступающих этим бесценных качеств. Но — чудо из чудес! — теряя, он делается век от века богаче. Стоило бы задуматься над сущностью этих странных потерь, оказавшихся похожими на «потерю зерен» в чернозем! Были эпохи (не помогает ли их лучше понять и наша собственная?), когда сам художественный гений человечества казался утраченным. Но это лишь означало, что силы сосредоточены на иной великой цели и, действительно, после ее достижения возвращались немедленно музы. Они не умерли, они отдыхали. Полагаю, они будут отлично чувствовать себя в двадцать первом столетии…

Резкое убыстрение жизни, которое мы уже перестали воспринимать как что-то исключительное, — вызывает иллюзию, что отныне нормальный ритм пульса человечества сто… сто десять… сто двадцать в минуту. На самом же деле это не ритм, а аритмия и тоже особенность переломного мира, она сопутствует кульминационному периоду научно-технической революции и пойдет на убыль, когда цели ее будут достигнуты. Тогда-то и расцветет с новой силой духовная сущность человечества, как и должна она расцветать в юности.

А пока подросток не стал юношей, он и совершеннейший ребенок и одновременно похож на пожилого человека: рассудительностью, иронией, желанием одиночества. Видимо, первый и последний опыты жизни в чем-то совпадают. Юноши более общительны, доверчивы и духовны.

Да, сегодняшнее человечество — ребенок, выламывающийся в отрочество, подросток с ломающимся голосом и ломающимися воззрениями на мир, с любовью к технике и стадиону, чуждой детству потребностью в комфорте и с острой тоской по незнакомым мирам. Может быть, это самый романтический и одновременно самый заземленный из человеческих возрастов.

Когда мы стремимся к тому, чтобы воспроизводить на более высоких степенях развития нашу истинную сущность, мы воскрешаем в себе ребенка. Это мысль Маркса. Я думаю, она станет особенно важной для будущего человечества, формируя его высокое отношение к собственному детству.

«Старый, мудрый крот истории», о котором писал Маркс, и сегодня роет хорошо: меняется лик человеческого общества, меняется лик планеты; уходит в небытие потрясаемый в течение пятидесяти пяти лет нашей революцией старый мир частной собственности и отчуждения, рождается новый мир, новый человек, новое человечество. Мы переживаем изменения не эпохи, а эры.

Человечество новой эры — коммунистической — бережно наследует лучшее, что было в его, — нет, не золотом! — долгом и мудром детстве: бесстрашие мысли искателей истины, духовное величие революционеров, безумное любопытство ученых, подвижничество художников. Оно никогда не забудет Сократа и Ленина. А рассматривая на портретах чудные лица больших детей: Рафаэля, Байрона, Моцарта, — ощутит нежность…

Один из самых великих уроков детства мира — бесконечная ценность человека; одно из самых великих открытий — открытие человеческой личности, понимание человека как микрокосмоса. Это «детское открытие» существенно даже в масштабах космоса и вечности. Совершив его в самом начале жизни, человечество выиграло битву за будущее. Оно поняло основное и поняло не поздно.

В сегодняшнем мире — на Западе — образ человека кажется деформированным, на что особенно чутко реагирует искусство (Модельяни, Шагал, Пикассо), но и к нему вернется цельность, он узнает новую одухотворенность в новой, коммунистической эре.

На заре человечества мир тоже был неспокоен: раскалывались материки и оледеневали континенты, высыхали мощные реки. В геологических потрясениях начиналось долгое, мудрое детство, в котором «успокоившийся», «отвердевший» мир мощно колебали и мысль Коперника, и решимость Робеспьера. В сегодняшних, равных по масштабам геологическим социальных потрясениях начинается юность…

Когда-то в раннем детстве человечества один пессимистически настроенный мудрец воскликнул: «Что будет с миром после человека?» Сегодня мы задаем себе иной вопрос: что будет с человеком после мира (то есть после завершения космического цикла бытия Земли)? Он, наверное, покажется детским будущим поколениям, нам же он говорит об исчезновении ужаса перед бесконечностью, ужаса, который не покидал людей почти по сей день с тех баснословных тысячелетий, когда над их пещерами молнии раскалывали ночное небо. Детские вопросы — самые великие и бесстрашные. И, естественно, что родились они именно в нашу эпоху.