Вечный колокол

— Как придется… — Млад пожал плечами, — я не боюсь. Но у шамана очень сильна воля к жизни, поверь. И так просто я не дамся!

Он улыбнулся и хотел ее обнять, но она отстранилась и поднялась.

— Мне вовсе не до шуток! Мне не нравится, когда ты так шутишь, и когда ты говоришь о том, что в следующем году придут новые студенты! В этом есть что-то чудовищное. Словно человеческая жизнь ничего не стоит!

— Дана, человеческая жизнь, конечно, стоит дорого, но твоя жизнь в несколько раз дороже моей. Потому что я не могу рожать сыновей. И над человеческой жизнью есть много других вещей, которые стоят еще дороже — наша вера, наша независимость, наша земля, наши боги.

— Нашим богам наплевать на нас! Почему ты должен защищать их, если они не могут защитить тебя?

— Это не так. Им вовсе на нас не плевать, они просто не вмешиваются в наши дела, и это очень хорошо, иначе бы люди оставались немощными младенцами, которые самостоятельно не могут ступить ни шагу. И они помогают нам, когда считают нужным. Только глупо надеяться на богов и ждать от неба чудес! Чудес не бывает! И ополчение, ушедшее в Москву, не прилетит сюда на облаке в одночасье! Не боги отправляли его из Новгорода, не богам его и возвращать! Мы все, все, понимаешь, должны отвечать за решение веча! Мы своими руками оставили Новгород без защиты, так какое мы имеем право требовать от богов помощи?

— Младик, ты, насколько я помню, ополчения в Москву не отправлял. Ты сделал все, что мог, чтобы оно осталось здесь. И о чем ты теперь мне говоришь?

— В том-то и дело: я сделал все, что мог, а не то, что должен. А я должен был остановить его.

— Чернота Свиблов умирать не пойдет, — Дана сжала губы, — и его серебро останется при нем, даже если немцы возьмут Новгород.

— Мне нет дела до совести Черноты Свиблова. Я виноват в том, что позволил ему говорить со степени, и Новгород виноват. За это мы и расплатимся.

Они еще спорили о войне, и о человеческой жизни, когда в дом ввалились шаманята: усталые и очень довольные собой, с грудой железа в руках.

— Млад Мстиславич! Смотри, сколько мы всего раздобыли! Там еще есть, на санках — в руках не унести было, — Ширяй с грохотом вывалил на пол свое снаряжение, Добробой сделал то же самое и пошел за следующей партией.

— Ну, и как ты в поход все это за собой потащишь, если из Новгорода до университета донести не смог? — улыбнулась Дана.

— Как-как… — Ширяй задумался и промолчал.

— Не смейся над ним, — Млад поднялся навстречу шаманятам, — а вас что, кто-то берет в ополчение?

Он спросил это просто так, отлично понимая, что на этот раз не удержит их дома. Не имеет права держать.

— Млад Мстиславич, это не честно. Мы, между прочим, пересотворение прошли, и сами можем решать.

— В мою сотню пойдете, и всегда рядом со мной будете, как самые желторотые… — он скрипнул зубами, — отроками, так сказать.

— Ты — сотник? — глаза Ширяя загорелись.

В дом зашел Добробой и вывалил на пол два довольно приличных каплевидных щита, стеганки, кожаные оплечники, спутанные между собой ремни и поясные сумки.

— Показывайте, что раздобыли, — вздохнул Млад.

Дана поднялась зажечь свечи, Добробой, не успев раздеться, кинулся ей помогать.

— Пока Добробою кольчугу искали, мне уже не хватило, — ответил Ширяй, — но я завтра пойду опять, говорят, еще должны привезти из деревень.

— Погоди-ка, — Млад подошел к сундуку, в котором хранил шаманское облачение, — сейчас… поищем.

Ему доспехи достались от деда, а меч он позднее купил сам. Давно, будучи студентом — хотел быть как все, взрослым мужчиной, держащим в сундуке оружие. Но, кроме дедовой кольчуги, была у него и еще одна, доставшаяся ему на войне с татарами, только он из нее когда-то вырос. Он вытащил ее на свет, с трудом поднял перед собой, осматривая со всех сторон и велел Ширяю примерить. Дана подошла к Младу, с любопытством заглянула в сундук и попыталась поднять дедову кольчугу.

— Нет, Младик, объясни мне, пожалуйста, как они понесут это на себе? Если мне ее даже не поднять?

— Это в руках тяжело, а на плечах — не чувствуешь, привыкаешь быстро. Зато когда снимаешь — словно летишь, — он улыбнулся.

— Ты хочешь сказать, вы пойдете по морозу в этом железе?

— Ну конечно. Нести тяжелей.

Четыре дня прошло, словно один час. Тихомиров по свету заставлял студентов упражняться с оружием, а когда темнело, обучал профессоров более сложным вещам: как строить сотню против пехоты, как — против конницы, как перестраиваться в бою, как оборонять стены, как — ворота крепостей. Конечно, трех оставшихся дней ему не хватало, и Млад возвращался домой ближе к полуночи. Только на третий день дружинник отпустил их рано, едва стемнело: из Новгорода ополчение выступало в пять утра, а университет должен был выйти на пару часов раньше. Обозы с продовольствием и пушками тронулись за сутки до ополчения.