Вечный колокол

— Вставайте, новгородцы! — подхватил он слова Мариборы, — не смеют враги топтать нашу землю! Наше священное право — заступить им путь! Сколько бы нас ни было, а просто так они не пройдут! Земля будет гореть у них под ногами! И лучше лечь в нее костьми, чем пропустить захватчиков к стенам детинца! Вставайте и сражайтесь за Родину!

Университет потрясал кулаками и выл от восторга, новгородцы помоложе вторили им с той же уверенностью, люди постарше молча сверкали глазами. Даже купцы притихли и перестали шептаться, и на лицах их не было прежних сомнений.

Чернота Свиблов поднял руку, призывая тишину, но площадь не смолкала долго.

— Послушай меня, вече! — наконец, начал он, перекрикивая толпу, — послушай меня! Или Новгородом теперь правят женщины и дети? Кого вы слушаете? Легко сказать: умереть за Родину! Ни ты, Марибора, ни ты, князь, умирать на стены крепостей не пойдете! Война — дело мужчин, и мужчины будут решать, когда и за что им умирать! За чванливого соседа?

Крики смолкли, и даже студенты растерялись на время, но тут один из купцов вскочил на сани, стоящие неподалеку.

— Я пойду! — он сорвал шапку и швырнул ее под ноги, — Я пойду умирать на стены крепости! Ради чего живем? Ради сундуков с серебром? До чего дожили — бабы просят нас идти на войну! Бабы просят! Когда мне было двадцать лет, никто не просил — сами шли! И умирали, если надо! Даю две трети моих товаров студентам на кольчуги!

Рядом с ними тут же оказалось двое ремесленников-оружейников.

— Все, что в кузне есть — ополчению!

— Три четверти берите! — присоединился еще один купец.

— Две трети! — крикнул другой.

— Давай, бояре! Тряси мошной! — захохотали ремесленники.

Обратно в университет добирались поодиночке — студенты горели желанием вооружиться немедленно, пока новгородцы не прикрыли оружейные лавки. Город бурлил, и стар, и млад собирались идти в ополчение, в оружейных мастерских грохотали молоты — подмастерьев в тот день набралось множество; пушечный двор обещал работать день и ночь, купцы снаряжали обозы с продовольствием, из подвалов детинца доставали порох. Гонцов разослали по деревням, на сборы выделили четыре драгоценных дня.

Две тысячи студентов поставили под начало Оскола Тихомирова — старого, опытного сотника из княжеской дружины, и он прибыл в университет к полудню, собрав профессоров, которые пойдут с ополчением. В отличие от мальчишек, у взрослых мужчин в сундуках лежали доспехи и оружие, им не надо было бегать по оружейным лавкам и кузницам.

Млада назначили сотником над частью студентов естественного факультета — дело для него было новым, в бой он ходил всего несколько раз, мальчишкой, и ответственность слегка его пугала.

Тихомиров смотрел на профессоров, и с каждой минутой на его лице все отчетливей проступала досада и жалость — он первым убедился в правдивости слов ректора: это не то ополчение, что воюет сейчас под Москвой. И начал дружинник со снаряжения, терпеливо и подробно рассказывая будущим командирам, как проверить готовность ребят к походу, как быстро поставить лагерь в поле, на снегу, как расставлять дозорных и костровых, что делать с натертыми ногами и отмороженными пальцами.

Млад вернулся домой поздно, пропустив ужин, но ни Ширяя, ни Добробоя не застал. Зато его ждала Дана, и, по всей видимости, ждала долго: самовар остыл, а она сидела с догорающей свечой за столом, подперев щеку ладонью, и шевельнулась только тогда, когда Млад хлопнул дверью.

— Я устала кипятить самовар… — недовольно и невозмутимо сказала она, но голос ее дрогнул, — и ужин остыл.

— Прости, — Млад сел рядом, — я не знал, что ты меня ждешь. Но я не мог раньше…

— Ты… ты уходишь с ними? — спросила она, слегка запнувшись.

Младу и в голову не приходило, что он может не пойти в ополчение.

— Конечно. Как же…

— Мне рассказали, о чем говорили на вече. Младик, это правда, что вы идете на смерть? Или ректор преувеличил?

— Я не знаю… — сказал он, но вовремя одумался, — конечно, он преувеличил. Не так это страшно, поверь мне. Я пробовал.

— И ты считаешь, это правильно? Послать вас на смерть?

— Дана… понимаешь… Вот сейчас я полностью согласен с Родомилом: это война. И кто-то должен взять на себя право распоряжаться чужими жизнями. Если мы начнем думать о себе, если я сейчас начну жалеть студентов, которые идут со мной — за то, что они такие юные, за то, что они ничего не умеют, и погибнут первыми — мы же ничего не добьемся. Думать и делать что-то надо было раньше, когда ополчение уходило из Новгорода. А сейчас — жалеть их поздно. Я не хочу показаться жестоким, но в следующем году в университет придут новые студенты, а через двадцать лет подрастут новые воины. Если, конечно, мы не сдадим нашу землю врагу, понимаешь? Мужчины должны умирать на войне, так же как женщины должны рожать детей. Это наше высшее предназначение. Недаром смерть в бою всегда считалась лучшей долей.

— Младик, оставь… я не хочу этого слышать, — оборвала его Дана, — я никогда не пойму стремления мужчины умереть, пусть даже и в бою, пусть даже и за Родину. Я надеюсь, ты не собираешься умирать?