Вечный колокол

— Ну, в общем-то конечно… — Ширяй насупился, — Я думал жениться на обеих…

— Еще лучше, — рассмеялся Млад.

— А что? Следующим летом я сам буду подниматься, мне хватит денег. Университет закончу. Дом построю.

— Дело не в деньгах. Ты хочешь, чтоб одна жена была у тебя любимой, а вторая — нет? Ты думаешь, ей хочется, чтоб ты ее всю жизнь жалел и считал обузой?

— Да не будет она мне обузой!

— Знаешь, я думаю, пусть она остается свободной. Она еще очень юная. Семья поможет ей растить ребенка, голодать они не будут, а с ребенком ей будет легче выйти замуж, никто не усомнится в ее способности рожать детей. Жизнь очень длинная, почему ты отбираешь у нее право полюбить второй раз?

— Она говорит, что никогда не забудет Добробоя, — проворчал Ширяй.

— Ну и что? Когда мне было пятнадцать, я тоже думал, что никогда не полюблю никого, кроме Олюши, однако в шестнадцать у меня уже была Забава.

— Женщины не такие, как мы.

— Может быть. Спроси у Даны Глебовны.

— Вот еще! — фыркнул парень.

Млад подумал, что Ширяй на самом деле еще не дорос до самого себя. Страдания сами по себе не прибавляют опыта, только лишают некоторых заблуждений, но далеко не всех; а умение принимать мнимое за действительное — счастливое свойство юности.

Первый снег выпал ночью, и, хотя Млад не сомневался в его появлении, все равно обрадовался. Совсем недавно он еще сожалел об уходящем лете, потом любовался осенью — ее яркими красками и мутными, долгими дождями, а теперь восхищался наступлением зимы. Мир, в котором он жил, был прекрасен… Млад понимал однорукого кудесника: наслаждаться каждой прожитой секундой, особенно, когда их осталось так мало — в этом есть высший смысл. Доктор Велезар снял с него бремя ответственности за судьбы Новгорода и князя, и необычайная легкость с тех пор не оставляла его. Просто жить! Ловить каждую секунду, проведенную в этом мире! Опасность потерять этот мир обостряет любовь к нему.

Дана начала рожать в полдень, Вторуша привела повитуху, Млад — старенького врача, которому доверял с тех пор больше, чем остальным. Его, конечно, не пустили в баню, и он сидел на ее пороге, мучительно переживая каждый вскрик Даны. Отец говорил, что родовые муки — расплата человека за то, что он стоит на двух ногах. Млад считал это не вполне справедливым, ведь на двух ногах ходят и мужчины, и женщины, почему же расплачиваются за это только женщины? Отец ответил ему, что именно поэтому мужчина должен принять на себя все остальные страдания этого мира. Отец считал материнство самой загадочной тайной жизни, самой высшей степенью ее проявления.

Млад зажимал руками уши, и понимал, что это нечестно. Он бы с легкостью принял на себя и это страдание, если бы мог — слышать ее крики было гораздо трудней, чем мучится самому. Лучше бы ему позволили быть рядом с ней, хотя бы подержать ее за руку — может быть, ей стало бы от этого немного легче. Ему казалось, она умирает, а он сидит и бездействует, и ничем не может ей помочь.

Долго ждать Младу не пришлось, хотя сам он был уверен, что прошло несколько суток — ребенок появился на свет задолго до заката. Сначала крики Даны превратились в стоны, а потом их заглушил рев младенца — Млад вскочил на ноги и хотел, наконец, войти в баню, но дверь была заперта изнутри. Он слышал, как лилась вода, слышал, как перестал кричать ребенок, и снова испугался: почему он замолчал? И почему совсем не слышно Дану? Что с ними произошло?

Когда ему навстречу распахнулась дверь, он едва успел отскочить в сторону, чтоб не получить ею в лоб.

— У тебя дочь, — улыбаясь, сказал ему врач и похлопал по плечу, — все хорошо. Обе живы и здоровы.

Повитуха вышла вслед за ним, и в руках у нее был крохотный сверток — Млад и не задумывался, что ребенок столь мал сразу после рождения. Он видел множество детей, но старше, когда на них уже можно смотреть чужим. Красненькое сморщенное личико с отрешенными светлыми глазами показалось ему чем-то знакомым, но он, как ни старался, не почувствовал никакого трепета. Повитуха нисколько не удивилась его равнодушию к младенцу и понесла ребенка в дом, а он, наконец, зашел в баню, где на полке, в рубахе, перепачканной кровью, лежала Дана.

— Ну куда ты, Млад Мстиславич? — заворчала Вторуша, которая скоблила пол, — подождать не мог? Да еще и в сапогах! Сейчас мы Дану Глебовну переоденем, умоем, и тебе вернем лучше прежнего!

— Дана… — он присел перед полком на одно колено, — как ты, Дана?

— Я — очень хорошо, чудушко. Только немного устала, — ответила она и улыбнулась, — ты уже видел ее?

Он кивнул.

— Она похожа на тебя, как две капли воды, — сказала она, — ты заметил?

Только тут Млад понял, почему маленькое личико показалось ему знакомым: он действительно видел его — в зеркале.

13. Князь Новгородский. Крещение