Вечный колокол

- Слушай. Испугалась баба, сидит ни жива ни мертва, а за окном темно, тихо, только скрипит что-то. И вроде как ближе и ближе. И опять голос, под самым окном почти: «Баба мясо мое варит, баба кожу мою сушит, баба шерсть мою прядет». Хотела она мужа разбудить, да от страха шевельнуться не может: руки опустила и молчит, язык к нёбу присох. Слышит - а скрип к крыльцу приближается: тихий-тихий, тонкий-тонкий. А потом как стукнуло что по ступеньке, глухо стукнуло, так дерево об дерево стучит. И опять. Стукнет и скрипнет потом. Слышит - дверь в сени отворяется. И под самой дверью голос: «Здесь мясо мое варят, здесь кожу мою сушат, шерстку здесь мою прядут». Выронила баба шкуру из рук, охотник услышал - проснулся. С печки соскочил, да подвернул ногу, - стоит и шагу ступить не может. Тут дверь распахивается…

- О-ё-ёй, - запищала Дана, - не надо дальше, не надо!

Млад прижал ее к себе покрепче:

- Надо, раз уж начали. Открывается, значит, дверь, а на пороге шатун стоит, без шкуры. На человека похож, только голова медвежья. А вместо отрубленной ноги липовая колодка приделана. Глаза светятся, пасть щерится - клыки блестят и клацают. Увидела его баба и упала замертво. А охотник бежать хотел, но на ногу наступить не может. Подошел к нему медведь: «Ты меня исподтишка убил? - Убил, - отвечает охотник. - Ты душу мою на волю выпустил? - Не выпустил. - Ты на мне шубу расстегнул? - Не расстегивал. - Ты кости мои похоронил? - Не хоронил. - Так что ж жена твоя мясо мое варит да шерстку мою щиплет?» И загрыз охотника. Шкуру на плечи накинул и пошел прочь - обратно в лес. И, говорят, той зимой часто возле деревни встречали следы: три ноги медвежьи, а одна - вроде как липовая колодка.

Немного помолчали.

- Ой, Млад Мстиславич… - выдохнул наконец Добробой, - страх-то какой…

- Для детей это, - пожал плечами бледный Ширяй.

- Ой, взрослый-то нашелся! - повернулась к нему Дана. - Кто вчера руки-то в угли совал?

- А это не твое дело, куда я руки сую!

- Дана, не трогай его. Пусть его храбрится, - Млад посмотрел на Ширяя. - А ты не груби, сколько раз говорил.

Добробой, вовремя спохватившись, достал из печи ржаной каравай, с медом внутри, и очень обиделся на Млада, который сказал, что попробует его завтра.

- Ты что, без нас наверх пойдешь? - спросил Ширяй.

- Да, без вас, - кивнул Млад.

- Почему? - удивился Добробой.

- Мне надо. И я не собираюсь вам ничего объяснять.

- Очень здорово! - фыркнул Ширяй. - Учитель называется!

- Поговори! - Дана легонько хлопнула его по затылку.

- И поговорю! - вскинулся тот.

- Сиди уж… - проворчал Млад. - Ты и бубна в руках не удержишь.

- А я? - тут же влез Добробой.

- А ты не бросишь товарища в беде, - усмехнулся Млад. - Пора собираться на праздник.

- Нет, ну как же ты каравай-то не попробуешь, а? - расстроенно спросил Добробой. - Карачун ведь. Положено.

- Ничего, дед Карачун меня простит как-нибудь. Сами ешьте.

- Да скотине и то положено давать… - вздохнул Добробой.

- Вон наша скотина, у двери спит, - улыбнулся Млад.

Хийси, словно догадавшись, что о нем идет речь, стукнул хвостом по полу.

- Слышь, Млад Мстиславич… - Ширяй поманил его к себе и потом зашептал на ухо, - съешь каравая, ничего тебе не будет, ты и так поднимешься, я же знаю. Нехорошо это. Я Дану Глебовну пугать не хочу, а то б при всех сказал. Это ж от безвременной смерти оберег.

- Да что ты, парень? Какая безвременная смерть? - улыбнулся Млад. - Завтра съем, каравай весь год оберегом будет.

- Нет, ты сегодня съешь, слышишь? Сегодня.

- Перестань. Мне сегодня надо чистым быть. Я собираюсь высоко лететь.

Добробой тем временем отрезал кусок каравая и уговаривал Хийси его съесть. Пес не очень любил хлеб, облизал мед, а остальное положил перед собой на пол, выжидающе глядя на обглоданный кусок.

- Хийси! - Добробой топнул ногой. - А ну-ка быстро! Я что сказал!

- Зажрался… - проворчал Ширяй.

- Да ну вас, - усмехнулся Млад, забрал у собаки недоеденный кусок и намазал его маслом. - Хийси, мальчик… Давай, лопай. С маслом-то получше будет.

Счастливый пес заглотил оберег от безвременной смерти и лениво застучал хвостом по полу, радуясь, что угодил хозяину.

Ветер взрывал снег и носил его над землей, пригоршнями кидая в лицо. Лес шумел, прогибался под тяжестью ветра, но стоял. Это было только начало - настоящая буря ожидалась к полуночи.

На капище шумно горели костры, и ветер рвал их пламя, отбрасывая сполохи в стороны, стелил огонь по земле, перемешивал искры со снегом и нес их над землей. Студенты, подходя, получали смоляные факелы, опускали их в огонь и отходили в стороны, стараясь занять места поближе к кострам и кумирам, мрачно смотревшим на людей сквозь метавшуюся снежную пелену. Огонь факелов гудел, дрожал и срывался, сливался с воем ветра и шумом леса, освещая снежный хаос вокруг.

- Какая мрачная ночь! - покачала головой Дана. - Настоящий Карачун. А после твоих страшных сказок думается только об ужасной смерти.

- На то он и Карачун, - усмехнулся Млад. - Чествуем темных богов - должны ощущать их силу.

- Тебе страшно? - шепнула Дана ему на ухо.