Вечный колокол

- Я не знаю. Я никогда не делал того, на что не имею права. Падать вниз - всегда опасно, месяца не прошло, как я снова испытал это на себе… Но я не могу сказать, что будет, если я перешагну границу. Это… это внутренний запрет, понимаешь? Я просто знаю, что можно делать, а чего - нельзя. И дело не в том, что меня за это каким-то образом накажут, нет… Я не был бы шаманом, если бы вел себя правильно под страхом наказания. Ты можешь наступить ногой на кусок хлеба?

Родомил покачал головой.

- Вот это - то же самое. Только гораздо более важное. Тут смешано все: гордость человека перед богами, гордость богов перед людьми. Это как просить подаяния, когда сам можешь добыть себе пропитание. А если и не можешь… На это надо решиться, надо перешагнуть через гордость. И если тебя за это пнут, как собаку, - значит, ты это заслужил. Когда я прошу дождя, я знаю, что сам не могу ухватить тучу и заставить ее пролиться над полем. Это - во власти богов, и я требую от них эту тучу и этот дождь. Но мне не придет в голову просить богов вырыть колодец и достать из него воды, когда я хочу напиться. Так же как ни один волхв не потребует победы войска в бою… Просить можно об Удаче, но не о победе.

- Может, богам нужна будет жертва?

- Я не знаю. Я даже не знаю, кто из них будет говорить со мной и будет ли. Но, судя по всему, тебе ответит Перун, ты ведь громопоклонник? И… в общем, это его дело: ответить ударом на удар. Так что - кровь.

- Бычка? - спросил Родомил.

- Нет, так много не надо, мы ведь не подкупить его хотим, а выказать уважение. Я думаю, барашка. Курица - как-то мелковато, барашек - в самый раз. Послезавтра днем сходи на Перынское капище, не в лесу же ночью его резать…

- Послушай, а почему - Карачун? Самая темная ночь…

- Самая длинная ночь, - поправил Млад, - ночь, когда Солнце поворачивает на лето. Это ночь, когда светлые боги отдали всю власть темным и со следующего дня начнут забирать ее назад. Поворот, перелом. Это кажется, что Карачун - день темных богов, на самом деле это и праздник светлых… Это - наивысшая точка их надежд на будущее.

- Ты хочешь сказать, Купальская ночь - праздник темных богов? - хмыкнул Родомил.

- И их тоже. Это равновесие… Коловращение, - Млад слепил снежок и поднял перед собой. - Вот смотри, чем выше я подниму камень, тем сильней он ударит по земле, если его отпустить. И эта сила таится в нем, пока он не начал падать. Когда он падает, то летит все быстрей, но при этом растрачивает силу, что имел наверху. И, пока он летит, между его силой и быстротой установлено равновесие. Мир всегда движется, и в нем это не падение, а вращение. Если где-то убыло - где-то прибыло. Но у того, что убыло, есть оборотная сторона - возможность прибавлять… Чем больше убывает, тем…

Млад замолчал и уронил снежок на тропинку - Родомил ничего не понял. Да и объяснял он, как всегда, плохо…

- Я понял, - кивнул главный дознаватель, - в этот день светлые боги расположены давать ответы…

- Примерно так, - вздохнул Млад.

Они вышли на поляну, где обычно он разводил костер.

- Здесь? - спросил Родомил.

Млад кивнул:

- Послезавтра приходи сюда ближе к полуночи. И… лучше, чтоб никто не знал… Никто не одобрит ни тебя, ни меня.

На следующий день Ширяй явился домой днем, как только у Млада закончились занятия, и хотел незаметно проскочить в спальню. Но Млад с порога заметил, что с ним не все в порядке: невозмутимый и полный достоинства парень напоминал побитую собаку. Сначала Млад не понял, что с ним, и хотел оставить в покое, но когда и через полчаса тот не вышел из спальни с неизменной книгой в руках, Млад забеспокоился и заглянул к нему сам. Добробой ушел в Сычёвку за молоком и еще не вернулся (поговаривали, у него там появилась девушка), и послать к Ширяю для столь деликатного дела второго шаманенка не удалось.

Парень лежал на постели лицом к стене, странно вытянув руки, и не оглянулся на скрип двери - Младу показалось, что он плачет.

- Ширяй, - Млад подсел поближе, - ты чего, заболел?

Тот замотал головой, ни слова не говоря.

- Что-то случилось?

Тот снова покачал головой и ничего не ответил.

Млад окинул его взглядом - в спальне было темновато, - и только нагнувшись пониже, заметил, что на руках у парня страшные ожоги в черных разводах.

- Ты чего сделал-то, а? - сердито спросил он, догадываясь, что произошло.

- Ничего, - буркнул Ширяй и шмыгнул носом.

- Ты повернуться можешь? Я посмотрю.

- Да ничего не надо смотреть, заживет как-нибудь.

- Я тебе заживу! Поднимайся! Пошли за стол! - Млад никогда не кричал на учеников, но тут не удержался. Ширяй, видно, не ожидал ничего подобного и начал медленно и неуклюже вставать. Глаза у него действительно покраснели и опухли, а он не мог даже стереть с лица слезы: кисти были обожжены со всех сторон. Млад подхватил его под локоть, потому что парня шатало, довел до стола, по дороге сняв с крючка полотенце, и усадил на лавку.

- Посиди немного, сейчас я лампу зажгу, темнеет уже, - для начала он вытер Ширяю глаза и нос: вдруг вернется Добробой и увидит, что Ширяй плакал? - Давай рассказывай: как тебе в голову это пришло?