Вечный огонь

Хотелось крикнуть: куда ты меня везешь? Но как назвать его, как обратиться к нему, Алеша не знал. Ведь он ни разу в жизни не виделся с этим человеком, не разговаривал с ним, не обращался к нему. Может быть, назвать «папой»? Или «тятей»? — так называл дядя Володя своего родителя, Алешиного дедушку Олександра. Или просто «отцом»?.. А то, может быть, по случаю такого долгого отсутствия именовать по имени-отчеству: Александром Олександровичем? Не обидится ли? Вдруг осерчает — скинет с коня?

Алеша ухватился за гриву, припал к ней грудью, почувствовал, как ходят упругие мышцы под теплой кожей лошади…

Казалось, во всех отсеках запахло лазаретом.

Доктору Ковачеву, старшему лейтенанту медицинской службы, припомнился недавний смешной и одновременно печальный случай, виновником которого был он сам и пострадавшим был тоже сам. Конечно, не ко времени припомнился, не до веселья сейчас, не до забавы, и событие, понятно, несравнимое с нынешним, да что поделаешь — припомнилось. В жизни все переплетается, становится рядом и светлое и смутное.

Он как бы воочию увидел своих близких друзей-офицеров: старшего лейтенанта — командира торпедного отсека — и лейтенанта-связиста. Они сидели у него в лазарете: встретились в свободное время потолковать о том о сем. Доктор возьми да и предложи в наигранно высоком штиле:

— А что, други мои, не побаниться ли нам в корабельной лазне, то бишь в душе?!

Други охотно откликнулись. Прихватив с собой чистые тельняшки и темно-синие ситцевые трусы, положенные каждому матросу и офицеру по вещевому аттестату, двинулись в душ. Гомону было и смеху предостаточно. Свободно располагая временем, они не торопились. То охая под струями нагретой чуть не до кипения пресной воды, то охлаждаясь забортной, охлопывали сами себя и друг дружку, щедро намылив мочалку, поочередно терли спины. Молочно-белая кожа начинала ярко светиться алым цветом.

Намылившись в очередной раз густо и старательно — даже лиц не разобрать в белой пене, — услышали рассыпчатые трели колокола громкого боя.

— Аварийная тревога!.. Аварийная тревога!.. — разнеслось по отсекам.

Служба требует: по сигналу тревоги быть на посту, который определен тебе боевым расписанием. Намылен ты или не намылен, одетый или растелешенный — до этого службе дела нет. В считанные минуты, а то и в доли минут должен быть у аппарата или прибора, у торпеды или турбины. И никакими причинами не пытайся объяснить свое отсутствие или опоздание.

Их словно волной смыло с решеток душа, кинуло кого куда. Они падали, больно убиваясь о металлические листы вытертой до свечения палубы коридора или площадки перехода, скользили на ягодицах или животах, больно запинаясь о выступы, ограждения, поручни.

Доктору досталось больше других. Поскользнувшись, он неловко уперся намыленной рукой в переборку, не успев занести ногу над высоким комингсом, не успев пригнуться, чтобы попасть в переходной люк, стукнулся правой бровью о выступ люка, упал левым боком на комингс, почувствовал, будто что-то под ним хряснуло. В шоковой лихорадке он не понял причины, не ощутил боли. Все так же спотыкаясь, скользя и падая, достиг лазарета и, конечно, в чем мать родила, привел в боевую готовность свое «оружие»: открыл шкафчики и тумбочки, достал инструменты, лекарства, бинты, вату, включил электрокипятильник. Справившись с делами, обессиленно присел на кушетку и только тогда услышал саднящую боль.

После отбоя тревоги к нему зашли его друзья по душу. Прикладывая к ушибам компрессы, обрабатывая ссадины зеленкой, они неестественно громко хохотали, рассказывая о своих злоключениях.

Позже, подтрунивая над ними, командир лодки Мостов повторял:

— Ну, мушкетеры! Ну, смехачи!.. В следующий раз когда будете идти в душ, берите и меня: я вам шеи напылю!..

…Он пригибался все ниже и ниже, всем телом приникая к холке белого, стремительно несущегося коня, цепко держась за густую жесткую гриву.

Мостов, не убирая своей руки, в которую вцепился Алексей Горчилов, легонько пошевеливал ею, толкая спящего в грудь.

— Инженер… Инженер!..

Словно и не было никакого наваждения, Горчилов вскочил с кушетки. Боли он не чувствовал, не раздумывал, не сомневался в том, что ему сейчас предстоит делать. Только посожалел, что так много (ему показалось — страсть как много!) упущено времени. Сожалел он и о том, что еще двое — мичман Макоцвет и старший матрос Макар Целовальников, долговязый, нескладный юноша с маленькой детской головой, — должны идти в зону облучения, в обманчиво холодный, невидимый огонь.

У самого входа в реакторную выгородку Алексей Горчилов оглянулся, недоумевая, спросил:

— Мичман, где же Целовальников?

— Шел за мной. А куда запропастился…

— Может, он внизу, у трюмных электриков, — подсказал матрос Шухрат, юркий круглолицый узбек, недавно пришедший на лодку из школы подводного плавания. — Я погляжу пока! — Он нырнул в горловину люка, загремел сапогами по отвесному трапу. Через какое-то время высунул голову из люка, растерянно произнес: — Искал мало-мало, не нашел!

Горчилов оглядел всех, опрометью кинулся из отсека, направился в жилую каюту.