Вечный поход

Потому и рвал уже три дня напролёт, с момента вторжения, шапку перед оккупантами. Кланялся в три погибели, всё больше и больше понимая, — не выдержит. Уже знал, что вот-вот грядёт настоящая погибель… Что уже ворочается в нём Никола-воин. Осталось лишь ему команду какую услыхать да гаркнуть в ответ: «Есть!»

Я пристально всмотрелся в лицо Митрича, вводя его этим в совершенное беспокойство.

— А теперь, Митрич, внимательно слушай кажное слово да вникай. Сейчас у тебя, дядя, волосья на голове подымутся, а на мудях распрямятся…

Митрич ссутулился, постепенно втягивая голову в плечи. Глаза стали напряжённо округляться. Ни дать, ни взять — душа на Страшном Суде! Вся в ожидании пугающих вестей.

— Так вот, — я, не подыскав щадящих слов, оставил эту пустую затею; говорить, так без обиняков. — Нету никаких партизан, Митрич.

— Как это?.. — почти прошептал он.

— Как-как… каком кверху… мать их за ногу два дня лесом! Нет их, понимаешь? Некуда нам идти. Не-ку-да!

— Да как же… Свояченник Прохор сказывал… Самочинно видал…

— Прохор может и видел. Только где он сам теперича? Ты мне лучше попробуй растолковать — куда твоё Забродье подевалось? Кто его умыкнул? Понятное дело — на Руси издавна воровали, но не до такой же степени.

Услыхав о родной деревне, Митрич осунулся.

— Шут его знает, Алексей… Всё равно что в сказке.

— В сказке… Вышел ты из сказочного возраста, Митрич. Скажи, могли такое люди сделать? То-то… не могли. А может, перед боженькой твоя деревня провинилась? Как Содом с Гоморрой… Ну-ка, батя, кайся, какие такие смертные грехи вы там за долгие годы накопили, что даже Господь не выдержал? Хотя всем прочим цельную жизнь только сулит расправу. Вас же взял да и стёр с лица земли всем скопом… И тебе бы тоже досталось, если бы в то время по окрестностям не шарился.

— Про какие грехи ты говоришь? Испокон веку в деревне по заповедям жили. А мы с АгрипинушкоЙ так и вовсе — душа в душу… Да может это, напротив, — супостата Буонапартия за грехи смертные Господь покарал?!

— Ага… покарал… вместе с невиновными крестьянами. Ладно, Митрич. Может, и не в грехах вовсе суть. Но вот мир — вверх дном перевернулся. Это уж точно! Деревни просто так не исчезают. Я теперь думаю, что и возникла она здесь тоже недавно.

— Как же ж недавно? Сколь себя помню… Ещё мальцом каждый пригорок здесь избегал…

— Избегал, говоришь? А чего ж тогда знакомых бродов не нашёл? Как и самой речки… Или, скажешь, что сначала кто-то речку стибрил, а потом и деревню прихватил? Второй ходкой…

— Ой, не знаю я, Алексей…

— Не знаешь, так хоть вспомни — ничего странного не замечал в тот день, когда французы заявились?

— В тот — ничего. Как есть — ничего. Только и слыхать было, что самолично Буонапартий в деревне нашей… А вот на следующий, ни с того, ни с сего. — буря затеялась. Несусветная, чисто светопреставленье! Мы даже мальцов боялись на двор выпускать, так в избе и просидели.

— Та-ак… Поня-атно, — глубокомысленно протянул я.

На самом деле ни хрена я НЕ ПОНИМАЛ!

— Такие-то дела, батя.

— Да какой я тебе «батя»! — не выдержал Митрич. — Я ж шестьдесят второго году… а ты, поди, годков на несколько меня помладше… Угадал?

— Угу, почти угадал. — Я быстренько вычел числа: 1812 минус 1762 — полсотни. — А на двести тридцать восемь годков — не хочешь?

В его глазах, вместо зрачков, застыли два испуганных вопросительных знака.

— Не бойся, Митрич, я не блаженный. Просто, по вашим меркам, я ещё даже не родился. Я ведь двухтысячного года рождения. Ты понимаешь, что такое две тыщи… от Рождества Христова?

Он был не дурак. Он счёт знал, и он понимал… Тем не менее, глядел крестьянин на меня именно как на юродивого. Вещавшего, по меньшей мере, что он наследный царевич.

— Как же это… Сейчас у нас на дворе какой год?

— Тысяча восемьсот двенадцатый…

— Во-о! А ты говоришь…

— То и говорю. Из будущего я, батя. Представь, что минуло добрых две сотни лет, и я родился. Люди ж до тебя жили? Жили. Знаешь. Стало быть, и после — жить будут…

Наверное, так смотрят только на беглых ангелов. Оставалось ему только пасть ниц!

— Не веришь? Вот смотри! — пришлось для убедительности перекреститься. — Истинный крест! Я ведь, Митрич, про войну с Наполеоном только из книжек знаю. Сначала в школе учил, потом в… воинском училище. Я тебя сразу успокою — побили русские француза! Драпал он так, что кони не успевали отдыхать. И обозы бросал, и пушки…

Как ни странно, для данной ситуации, однако именно это известие явно успокоило крестьянина. Лицо мужика смягчилось. Заморгал.

— Но, только перед тем… как отступить, они Москву захватили.

Глаза собеседника опять замерли. В них, как слезинка на кончике ресницы, повисла робкая надежда, что я безбожно вру.

— Честное благородное слово. Захватили, супостаты. Только не было никакого штурма города. Михайло Илларионыч Кутузов её намеренно врагу оставил. Хитрость такая военная, понимаешь?.. Заманил в ловушку.

Митрич потрясённо кивнул головой, наверняка ничего не понимая.