Вечный путник

Мне хотелось поскорее уйти из магазина, пока не случилось какой-нибудь неприятности. Но когда мы наконец вышли на улицу, легче не стало. Очередная порция алкоголя для Марата оказалась уже лишней. Он едва понимал, где он находится и с кем, хотя, наверное, это и было его целью.

Когда вернулись на Площадь, Марат вдруг спохватился: ни доски, ни камеры нигде не было. Я вспомнила, что каких-то полчаса назад Марат, в состоянии отчаяния, сменившегося тревожной веселостью, забросил доску в кусты, заявив, что она ему уже не пригодится. Возможно, думала я, камера тоже находилась где-то поблизости. Так все и оказалось, и, пока я доставала из кустов доску и поднимала с земли камеру, аккуратно лежавшую на виду, Марат, слегка пошатываясь, долго и настойчиво разъяснял какие-то истины тем немногим его друзьям, которые остались на Площади.

С каждой минутой ощущение тоски и пустоты усиливалось. Мне казалось, что-то рухнуло и это что-то уже нельзя отстроить заново. Было далеко за полночь, и я решила, что пора возвращаться домой.

На прощание Марат даже не обнял меня. Скорее всего, он даже не понимал, что я ухожу. Ко мне подошел его близкий друг и, прощаясь, сказал:

— Ты не обижайся на него. Уж он такой есть и был таким всегда. И я за это его люблю. Да и все здесь его любят именно потому, что он такой.

Я ответила, что ничуть не обижаюсь на Марата, и это была правда.

Да, не будь Марат собой, о нем можно было бы и не писать вовсе. Кое-кто считал его расчетливым приспособленцем, потому что Марату помогали почти всегда и везде, так что едва ли не в любом уголке Земли он нашел бы себе приют. Но я знаю, что ни в одном действии Марата не было никакой расчетливости, — его ум был занят совершенно другими мыслями, которые были далеки от корысти и личной выгоды. Марат руководствовался эмоциями и делал это так хорошо, что казалось, будто за ним повсюду следует удача.

Вот и на сей раз этот беспечный ездок отправлялся в путь по одному лишь велению души. Только теперь душа его была в смятении и не знала наверняка, чего она хочет.

Мне было грустно вот так расставаться с Маратом. Никто не знал, насколько он уезжает, скоро ли вернется и вернется ли вообще. Марат не скрывал своей неприязни к Москве, так что можно было почти с уверенностью сказать, что в Краснодаре он останется надолго. А дальше — кто знает? Может, дальше снова в Крым или в Африку — например, в Кению, где Марат еще совсем ребенком успел побывать с матерью, — или в Восточную Азию. Он был свободен как ветер и даже сам едва представлял, где окажется на следующей неделе и чем будет заниматься.

Мне не хотелось, чтобы Марат уезжал, но задержать его в городе хотя бы ненадолго было невозможно. И, если подумать, совершенно ни к чему.

Глядя напоследок на Марата, на его бессмысленно пошатывавшуюся фигуру, на грустно-хмельное лицо, испачканное кровью, я думала о том, какой путь предстоит ему завтра и потом — через год, через десять лет, через вечность. Этот путь не может быть легким, и порой — так же, как и в этот вечер, — у Марата не будет ни желания, ни сил по нему идти. Но он должен пройти хотя бы половину, и, чтобы это произошло, оставалось надеяться, что там, куда направляется Марат, будет лучше, чем здесь. Хотя бы немного лучше.