Вечный путник

— Лютый, конечно, был период, — говорил он, — я тогда столько всякой дряни принимал. И вот от одного порошочка чуть не откинулся. Как раз вот на той скамейке. — Марат указал на старую кривую скамейку темно-коричневого цвета, которая находилась по другую сторону Площади. — Я лег на нее и вдруг подумал, что еще немного, и я улечу в астрал, и все. Я прям чувствовал, как меня куда-то затягивает, и как-то не особо сопротивлялся. Но потом я услышал, как ребята, которые со мной тусили, вдруг начали орать: «Кошка! Кошка! На нем кошка!». Я еще тогда подумал: чего они орут? А потом вдруг почувствовал, как из меня будто что-то вытягивают, какую-то черноту, прямо из груди, и меня стало отпускать. Потом уже мне рассказали, что пришла кошка — маленькая такая, серая. Пришла как будто из ниоткуда, прыгнула на скамейку и села мне на грудь. Просидела немного и убежала. Вот бывает же такое.

После этого рассказа невольно удивляешься, когда узнаешь, что у Марата теперь не было зависимости не только от наркотиков, но и от сигарет.

— Наверное, я сейчас давно был бы мертв или топтался где-то у края пропасти, но меня спасла любовь, — закончил Марат свой рассказ.

Для стороннего человека такая концовка казалась бы счастливой, но я знала, что эта самая любовь бросила Марата и два года он не находил себе места. Потом все, конечно, более или менее утряслось, но не успел Марат оправиться окончательно, как столкнулся с еще одной потерей, куда серьезнее, чем разрыв отношений. Иногда мне кажется, что он таким навсегда и останется — неприкаянным, одиноким, с болью в груди, которая нет-нет да изредка даст о себе знать.

Мудрые тибетские монахи

В Крым Марат уехал не в конце июля, как планировал, а в начале сентября. Месяц от него не было никаких вестей, если не считать просьбы одолжить несколько тысяч. Вернулся он в октябре, но таким убитым, что я, казалось бы, уже привыкшая к различным его состояниям, была удивлена.

Сначала Марат рассказал мне немного о том, что происходило с ним в Крыму, а потом неожиданно ушел в политику и затем в философию.

— В ураган дикий попал, — начал он, — в первый день устроился на пляже, в палатке, и тут началось — ветер жуткий, дождь… Палатку сдуло прям со свистом, когда я из нее выбрался. Все свои шмотки потерял, кое-как добрался до города, там знакомых нашел — вот они мне и одежду подогнали, и переночевать разрешили. По телевизору сказали, что от урагана умерло несколько сотен человек, но это все, конечно, вранье. Умерло куда больше. И никто даже здесь, в Москве, не знает об этом. Я думаю, это замалчивание ни к чему хорошему не приведет. Просто в какой-то момент людям надоест вся эта ложь, что-то назреет, только должен быть какой-то толчок для этого.

Немного помолчав, Марат неожиданно добавил:

— Я стал материалистом. Раньше я хотел весь мир украсть — в том смысле, что много в нем красивого было, а сейчас я просто доволен, когда у меня хоть что-то есть для хорошей, удобной жизни.

Тут я уже поняла, что Марата понесло куда-то не туда и сейчас он скажет нечто такое, чего я от него никогда не услышала бы, будь он в хорошем расположении духа. И правда, через несколько минут Марат завел такие речи, которые, видимо, обдумывал весь последний месяц:

— Я все чаще думаю, что мне больше ничего не нужно, только чувствовать себя комфортно. А для этого у меня почти все есть. Только бы деньги еще были.

Я поспешила сказать ему, что не стоит так сильно заземляться и обращать все свое внимание на материальные блага, но Марат ответил так: