Вечный путник

Обычно поначалу все шло хорошо: ребята были поглощены проектом, и разговоры шли только о нем. Но потом вдруг что-то не ладилось — либо друзья были слишком требовательны к Марату и тем самым давали понять ему, что их творческие дороги разошлись, либо все вдруг переставали понимать, в какую сторону двигаться дальше — мнения на этот счет были слишком разными и потому не приводили к конечному результату. То же самое произошло и с фильмом — самым главным и самым желанным проектом Марата. На мой вопрос, что случилось, Марат вздохнул и ответил так:

— Ребята слишком насели, каждый взял в привычку постоянно меня спрашивать: ты чего не снимаешь-то? Я уже устал говорить, что, во-первых, я это уже снял, а, во-вторых, и половина отснятого материала нам может не пригодиться. Я с камерой и на день не расстаюсь, а они еще винят меня в том, что я что-то там упускаю. Я хочу все с душой сделать, а парни, наоборот, напряглись и ходят, как тучи, из-за этого фильма. Нет, я не могу снимать, когда мне в спину кидают осуждающие взгляды. Сделаю все как надо без них. Жаль, что Санька рядом нет, он бы все понял.

Для Марата мой брат был не только лучшим другом, но и, если угодно, духовным наставником. Хотя если бы кто сказал такое Марату, он бы не согласился. Духовным наставником? Ну, это слишком. Скорее всего, Марат, будучи очень интуитивным и чутким, понимал моего брата на таком уровне, что порой для общения им не требовались слова. Идеи, которыми делился с ним мой брат, Марат тут же подхватывал, они как будто становились частью его. Увы, многое из задуманного они так и не осуществили.

Было тяжело видеть Марата таким грустным. Целых два месяца его держала мысль, что он наконец снимет фильм, о котором мечтал еще вместе с моим братом. Два месяца Марат был неиссякаемым источником энергии, который, сам того не замечая, подпитывал собой всех остальных. Теперь ничего этого не было. Теплое лето кончилось. На его смену пришли холодные июльские дожди.

Я уже было подумала, что Марат больше ничего не скажет, как вдруг в его глазах загорелся хитрый огонек, и Марат тут же произнес:

— Поеду лучше в Крым. Не сейчас, через месяц. Думаю задержаться там подольше, может, до зимы или даже до весны. Здесь мне делать больше нечего.

Эта мысль была лишним подтверждением его отчаяния. Когда что-то начинало рушиться и поправить это не было никакой возможности, Марат тут же отправлялся в путь, туда, где он мог отвлечься и заняться воплощением совершенно других идей. Иногда я думаю, что, если бы было можно менять свою судьбу на совершенно другую и в случае недовольства новой поменять ее еще на какую-нибудь, Марат так и сделал бы. Но поскольку это было невозможно, он с каждым днем становился все тусклее и вместе с тем более резким и упрямым. Случалось, что из-за какого-то моего замечания или предположения он вдруг раздражался и, глядя на меня, медленно и с расстановкой произносил:

— А вот в этом ты ничего не понимаешь.

Такое отношение меня задевало. Я чувствовала себя младшей сестрой, которую отчитывал старший брат. Будь он и правда моим братом, я за его грубость состроила бы ему рожу или показала красноречиво-неприличный жест пальцами, а потом и вовсе забыла о неприятном разговоре. Но в том-то и дело, что Марат не был моим братом. Приходилось отмахиваться от возмущения, хотя это было не так просто. Ладно, думала я тогда, ничего я тебе не скажу.

Если забыть об этих редких неприятных замечаниях, обижаться на Марата было очень сложно. Возможно, он даже не всегда понимал, что задел кого-то неосторожным словом или резкой шуткой, и, пока человек еще решал, как отреагировать на этот выпад, Марат, как ни в чем не бывало, думал уже о совершенно иных вещах, причем делал он это не специально, просто так он был устроен — его мысль постоянно летела вперед. Пожалуй, именно это легкомысленное отношение к неприятностям помогло Марату не впасть в отчаяние окончательно.

И все же, несмотря на неудачу с фильмом, пока Марат не уехал в Крым, бывали редкие дни, когда он находился в состоянии радостного спокойствия. Тогда он начинал говорить, что главное в жизни — это искусство, а чтобы оно пробирало до дрожи, нужно выжать из себя все самое искреннее и светлое и не поскупиться, не оставлять про запас. Делать с размахом, как если бы это было единственным делом в жизни. Все это Марат говорил мне, когда мы выходили с выставки картин Баския.