Вечный шах

Шарова спросила, не пытался ли он на месте делать искусственное дыхание, но Смульский ответил, что, поскольку не является медицинским работником, решил, что от его действий вреда будет больше, чем пользы, и самое лучшее – как можно быстрее доставить девушку врачам.

– Если бы вы только знали, как я жалею о содеянном, – произнес он с хорошо отрепетированной страстностью, – все бы отдал, лишь бы не оказаться тогда в ее дворе… Но время вспять не повернешь, случилось то, что случилось, и я готов понести за это наказание.

В его гладком рассказе зацепиться было особенно не за что, вопросов не возникло, и Ирина приступила к опросу свидетелей.

Первым свидетельское место занял сосед Виктории по лестничной клетке, благообразный старичок в серых полотняных брюках и летней рубашке навыпуск. В руках он держал соломенную шляпу-пирожок.

– Я готовился ко сну, – начал он, – открыл форточку, чтобы проветрить комнату, а сам пошел на кухню пить чай. Это было около одиннадцати вечера, возможно, получасом позже. Я услышал, как женщина кричала…

– Что именно? – уточнил адвокат.

– Неудобно произносить такие слова в приличном обществе.

– И все-таки расскажите, как помните.

– Что-то вроде «ах ты сволочь, мразь, скотина! Чтоб ты сдох!». Разумеется, я передаю это не с телеграфической точностью, но общий смысл был такой.

– То есть женщина была настроена агрессивно?

– Весьма.

– И вы не полюбопытствовали, не выглянули в окно?

Свидетель со вздохом развел руками:

– Если бы вы знали, как часто в нашем глухом дворе раздаются подобные крики… Устанешь выглядывать на каждый. Я был убежден, что слышу отголоски очередного пьяного скандала, поэтому не только не выглянул, но и прислушиваться дальше не стал. Как раз закипел чайник, и сквозь его шум мне показалось, что я слышу мужские голоса, но за это уже не поручусь. Вот и все, что я имею сказать.

– То есть во двор вы не выглядывали?

– Очень жаль, но больше я ничем не могу вам помочь.

– А что за мужские голоса вы слышали? Что они говорили? – вдруг заинтересовался заседатель Миша.

– Думаю, что мне просто показалось. В любом случае, были они или нет, слов я не разобрал. Я ведь уже очень стар, молодой человек, порой у меня шумит в ушах, а тут еще чайник… Нет, увы… Женский крик точно слышал, а в остальном не уверен. Слышал еще звук захлопывающейся дверцы машины и рев мотора, но тут тоже не уверен. Очень может быть, что я это додумал уже тогда, когда меня опрашивали милиционеры.

«Какой сознательный и ответственный свидетель», – с уважением подумала Ирина и улыбнулась старичку.

– То есть женщина вела себя агрессивно? – уточнил адвокат.

– Я не знаю, как она себя вела, но то, что я слышал, да, безусловно было похоже на агрессию.

– И вам совсем не было интересно, что происходит? – спросила Шарова.

Старичок выпрямился:

– Милостивая государыня, я не интересуюсь пьяными скандалами, за проявление которого я ошибочно принял этот крик. Повторюсь, в нашем доме это рядовое явление, правда, обычно крики доносятся из-за стены, а не с улицы. Если бы женщина кричала «помогите!», то я бы, конечно, принял меры, посмотрел в окно или вышел на улицу, а так…

На этом Ирина отпустила сознательного деда. Наверняка Викторию слышал не он один, и можно почти со стопроцентной гарантией предположить, что кто-то из обитателей дома все же выглянул в окно. Другой вопрос, что при тусклом свете одинокой лампочки над парадной он мало что разглядел в темноте, но какие-то тени видел и машину заметил. Только когда милиционеры ходили по квартирам и опрашивали людей, предпочел сказать, что ничего не знает. В самом деле, кому надо таскаться сначала к следователю, потом в суд, лишний раз привлекать внимание правоохранительных органов к своей скромной и небезупречной с точки зрения закона персоне… Гораздо проще отбрехаться, мол, моя хата с краю, ничего не знаю.

А дед молодец, проявил сознательность.

Главное, его слова подтверждают показания Смульского, а больше ничего и не требуется.

Следующим выступил декан курса Виктории Ткачевой, бесцветный мужчина лет сорока с круглыми совиными глазами. Он рассказал, что студентка Ткачева училась хорошо, в неприятности не попадала, но в то же время активной общественной жизни не вела, поэтому он плохо ее знал и посему ничего не может рассказать о ней, как о человеке. Задолженностей не имела, преподаватели характеризовали как умную и амбициозную, но несколько нелюдимую девушку, вот и все, что он имеет сообщить.

После него вызвали директора школы-интерната, где Виктория училась до поступления в институт. К сожалению, ее классная руководительница умерла несколько месяцев назад, но директор тоже неплохо помнила Вику Ткачеву.

– Трудная, трудная девочка, – сказала она со вздохом, – всего было намешано, и эгоизм, и больное самолюбие, и патологическая лживость, много всего… Анна Тимофеевна, бедняжка, натерпелась…

– Так что ж вы ее не выгнали? – вдруг резко спросила Шарова. – Школа-то престижная, родители за места в ней дерутся.

– Это, знаете ли, не так просто, выгнать ученика, – приосанилась директриса.