Вечный слушатель

легко на воздух поднимая

весь бренный груз земли,

что гнев и ярость за окном, вдали,

что там, вдали, могучим кулаком

была бы сметена толпа больная,

чья вера в солнце лишена сомнений

... Как ночи долгие в листве осенней,

летящей по земле холодным дымом

так далеко, что здесь ни с кем любимым

для слез уже не отыскать приюта,

как девушки нагой шаги по кручам,

как выпивший вина в лесу дремучем,

как слов пустых бессмысленная смута,

которая упрямо входит в уши,

и глубже, в мозг, пронизывая душу,

овладевая телом, мысли скомкав,

как старики, проклявшие потомков

пред самой смертью, так что целый род

от муки роковой не ускользнет,

как роза, взросшая в теплице,

под свод, к отдушине в стекле стремится

и, вырвавшись на волю из темницы,

под рыхлым снегом гибель обретет,

как шар земной, под гнетом мертвых тел

остановившись, начинает стынуть,

как человек, пошедший под расстрел,

в могиле корни силится раздвинуть,

как погибают маки полевые

лишь потому, что прикоснутся вдруг

их корни к древней бирюзе браслета

внизу, в могиле, - и среда расцвета

со смертью встретится впервые

луг...

И часто дни бывали таковы.

Как будто некто слепок головы

моей пронзал стальной иглой зловеще.

Я чувствовал азарт его жестокий,

как будто на меня лились потоки

дождя, в котором искажались вещи.

ЗИМНИЕ СТАНСЫ

Теперь обречены мы дни за днями

спасаться от мороза в тесной шкуре,

всегда настороже, чтобы над нами

не взяли верх разгневанные бури.

В ночи мерцает лампы кроткой пламя,

и веришь свету ты, глаза прищуря.

Утешься: там, под снеговым покровом

уже растет стремленье к чувствам новым.

Ты насладился ли минувшим летом

цветеньем роз? Припомни блеск былого:

часы отдохновенья пред рассветом,

шаги среди молчания лесного.

Уйди в себя, зови веселье снова,

встряхнись - источник радости лишь в этом.

И ты поймешь: веселье не пропало.

Будь радостен, и все начни сначала.

Припомни крыльев голубя сверканье,

круженье в облаках, тревожный клин,

все мимолетное, - благоуханье

цветка, предчувствие в закатный миг.

Божественным увидит мирозданье

тот, кто в творенье божества возник.

Кто внутренне сумел постичь природу,

тот отдал ей сполна свою свободу.

Тот отдал ей себя всего без меры

и без надежды ощутить иное.

Тот отдал ей себя всего без меры,

без мысли, что утратил остальное.

Тот отдал ей себя всего без меры,

и в вихре чувств, не мысля о покое,

он поражен, что сердце охватила

трепещущая, радостная сила.

***

Нас не лишить ни гения, ни страсти.

Граф Карл Ланцкоронский

"Нас не лишить ни гения, ни страсти":

одно другим по воле вечной власти

должны мы множить, - но не всем дано

в борьбе до высшей чистоты подняться,

лишь избранные к знанию стремятся,

рука и труд сливаются в одно.

Чуть слышное от них не смеет скрыться,

они должны успеть поднять ресницы,

когда мелькнет мельчайший мотылек,

одновременно не спуская взора

с дрожащей стрелки на шкале прибора,

и чувствовать, как чувствует цветок.

Хотя они слабы, как все созданья,

но долг велит (иного нет призванья)

от самых сильных не отстать в борьбе.

Где для других - тоска и катастрофы,

они должны найти размер и строфы

и твердость камня чувствовать в себе.

Должны стоять, как пастырь возле стада;

он словно спит, но присмотреться надо

к нему, и ты поймешь - не дремлет он.

Как пастырем ход вечных звезд измерен,

так час и путь избранникам доверен

созвездий, бороздящих небосклон.

И даже в снах они стоят, как стражи:

улыбки, плач, реальность и миражи

глаголют им... Но вот в итоге плен;

жизнь или смерть колени им сломила,

и миру этим новое мерило

дано в прямом изломе их колен.

ЙОЗЕФ ВАЙНХЕБЕР

(1892-1945)

ИЮЛЬ

О златой разлив,

о простор морской,

блещешь, просквозив

смутною строкой

о, простор какой!

По лугам спеша,

ринуться в покой,

сердце отреша

сердце отреша,

дав мечтам полет,

и скорбит душа,

и душа поет.

И скорбя, душа

блещет, словно клад,

чувства всполоша,

словно темный взгляд

словно темный взгляд,

словно ветра всхлип,

тяжкий аромат

от цветущих лип...

ОКРАИНА

Домишки здесь, у края, стоят, дремля,

здесь город, отмирая, глядит в поля;

газоны палисадов больны вконец,

и от летучих ядов мертва земля.

И дети, и подростки больны вокруг,

и застарело жестки мозоли рук,

набросан в каждый угол забытый сор,

молчат толпою пугал ряды лачуг.

Почти что по привычке приходят в парк

девицы-лунатички,- вороний карк,

и жадно ловят взор твой, и прочь бредут,

сквозь мглу и воздух мертвый, все шарк да шарк.

Обличья, как облатки, смывает мглой,

фонарные лампадки - во тьме гнилой.

С погоста ветер пыльный, таясь, ползет,

приносит дух могильный и праха слой.

Но лишь остынет воздух, падет роса

опять в отборных звездах все небеса,

и птицы, что застыли средь вышины

парят в закатном штиле, как паруса.

ПЕРЕУЛОК В НЕАПОЛЕ

Гирляндам тыквенным, а также дынным,

нет счета на балконах. Очень ловко

мамаша оттирает керосином

с дитяти вшей. Под бельевой веревкой

еще другая - грудь дает ребенку

с романскою свободой и сноровкой.

Ревет осел, притом во всю силенку,

разносчик вторит собственным наречьем.

Ни пяди нет, чтоб отойти в сторонку.

Здесь обонянью защититься нечем:

здесь чистят рыбу, помидоры варят,

воняет сыром, видимо, овечьим.

Торговец, как пират, глядит на скаред,

и, кажется, мечтает с голодухи,

как в воскресенье мяса кус поджарит.