Уединенный, навсегда утратив корни,в рассвете зимнем я произношу строку,и комната моя становится просторней,едва ее со дна сознанья извлеку.Тоска по родине, твой зов, живой и чистый,возможно ль променять на тусклый свет небес?Всего лишь миг назад, смеясь, от кромки льдистойя шел сквозь верески, заре наперерез,легко минуя пламена стеклянной створки.Ни дни, ни годы не сменялись для меня.О век златой, через овраги и пригоркия первым шел…Но кто у этого огнясобрал мои листки, там, возле занавески,в бреду прозренья каменея предо мной,кто, еле видимый, в рассветном, зимнем блескеменя из марева за морем в мир земнойвводил безжалостной рукой?О день предельный,живущий в памяти, как самый первый день,мне данный, — где же, где таился мрак смертельный,болезнь и злоба — изначальная ступень,что в эту жизнь вела до той поры, покудая, задохнувшийся, не встал, чтоб дать ответ —но гибель не грядет, и нет в кончине чуда, —о дверь стеклянная, раскрытая в рассвет,объятая огнем… И, настоянью вторя,уединенный, до конца смиривший гнев,я в тот же миг возник за темной гранью моря,отсюда прочь уйдя, изгладясь, умерев, —но странный гость исчез…С трудом подняв ресницыи воздуха вдохнув, придя в себя едва,я у стола стоял, перебирал страницы,с недоумением взирая на слова,записанные мной перед приходом ночи, —они звучали, их старинный карильонтрезвонил золотом то дольше, то короче,словами, мнилось, был сегодня обретених смысл — он стал теперь живей и просветленней,тоска по родине и счастье были в них.О речь рассвета… О игрок на карильоне…И долго длился звон, покуда не затих.И отзвучала песнь с пригрезившейся башни,из нереальных и неведомых миров, —возникло время — и, пленен строкой вчерашней,за дверь стеклянную шагнув, под вечный кров,в бессмертной комнате, где висла тишь немая,с листом бумаги, на свету, уже дневном,я за столом сидел, насущный хлеб ломая,замкнувшись в эркере, под западным окном.