Вечный слушатель

Спокойный кров среди гробниц и пиний,
Где ходят голуби, где трепет синий;
Здесь мудрый Полдень копит пламена,
Тебя, о море, вновь и вновь слагая!
Внимать покой богов — сколь дорогая
За долгость мысли плата мне дана!

Как тонок труд молниевидных вспышек,
Сжигающих алмазных искр излишек,
Какая тишь на пенах зачата!
Возляжет солнце над пучиной водной —
Твореньем чистым истины исходной
Мерцает Время, явствует Мечта.

Минервин храм, сокровище, отрада,
Спокойства обозримая громада,
Надменный Зрак, и огнен, и суров,
Завесы чьи над толщей сна владычат!
Мое молчанье!.. Златочерепитчат
В душе воздвигнутый, Великий Кров.

Над Времени обзорною вершиной
Стою, вместив ее во вздох единый,
Во взор морской — вбираю небосвод;
О круг богов, мой высший дар приемли —
Бестрепетные искры, что на земли
Верховное пренебреженье шлет.

Как для плода нет радости безбрежней,
Чем в сладость обратить свой облик прежний —
Вот он вошел в уста, и вот исчез, —
Так я вдыхаю дым, которым буду;
Душе сгоревшей внятен отовсюду
Прибой, представший пением Небес.

О Небо, вот я пред тобою ныне!
От праздности могучей, от гордыни
Себя отъемлю и передаю
Пространствам озаренным и открытым;
Скользящей хрупко по могильным плитам
Я приучаюсь видеть тень свою.

Душа, пред факелами равноденства
Предстань сиянью мудрого блаженства,
Оружью света ныне дай ответ,
Стань первой вновь, стань изначально чистой,
Узри себя!.. Но перед мраком выстой,
С которым власть над миром делит свет.

Лишь для меня, и лишь во мне едином,
Под сердцем, в роднике стиха глубинном,
Меж пустотой и чистым бытием,
Величье, знаю, эхом отзовется,
Чтоб горький сумрак гулкого колодца
Звенеть остался в будущем моем.

Ты знаешь ли, лжеузник сонной пущи,
Залив, решетки скудные грызущий
Слепящих тайн моих закрытых глаз —
Чью плоть ничтожишь утлым приговором,
К земле костистой гнешь чело, в котором
О мертвых просверк мысли не угас.

Утешен я священным сим отрезком
Земли, что напоен бесплотным блеском,
Где светочей господствует волшба, —
Здесь все одето в камень, злато, хвою,
Здесь мрамор тенью шевелит живою,
И море стережет мои гроба.

Ты, псица полыхающего солнца,
Гони отсюда идолопоклонца,
Когда, блюдя пастушеский урок,
Пасу моих могил спокойных стадо —
Здесь робким голубям бывать не надо,
И любопытство ангелов не впрок.

Здесь будущему празднствовать так просто
Изглодана цикадами короста.
Здесь мир жарою пожран и угрюм,
Как вышедший из пламенного горна:
Небытием пьяна, здесь жизнь просторна,
И горечь сладостна, и ясен ум.

Спят мертвецы, — к их тайне благосклонно
Земли от зноя высохшее лоно;
Недвижен Полдень и самозабвен
Там, наверху, в пленительном безделье…
Чело, и совершенное очелье,
Я — смысл твоих глубинных перемен.

Лишь я служу тебе противоречьем,
Раскаяньем и страхом человечьим —
Алмаза твоего изъян живой,
Но, мрамором придавленный в дремоте,
В корнях дерев народ, лишенный плоти,
Уже неспешно сделал выбор свой.

Расплавленный отсутствием всецелым,
Стал красной глиной облик, бывший белым, —
Отъятой жизни дар — цветком возрос!
Где все, что было некогда привычным,
Единственным, неповторимо личным?
В глазах — личинки ныне вместо слез.

Стон девушки, заласканной в щекотке,
Уста, и миг стыдливости короткий,
Трепещет грудь в пленительном жару,
Кровь на губах, измученных защитой,
Последний дар, еще ладонью скрытый —
Все станет прах, и вновь пойдет в игру.

Ужель, душа, ты тянешься к покою,
Ко сну, который ни волной морскою,
Ни золотом обманно не цветет?
В пар обратясь, возобновишь ли пенье?
Нет! Все течет! Святое нетерпенье
Иссякло, — бытие полно пустот.

Скелет-бессмертье, черный с позолотой,
Ты манишь в смерть с отеческой заботой,
Ты лавры на чело не зря снискал —
Благочестива хитрость, ложь прелестна!
Но истина конечная известна —
Смеющегося черепа оскал.

Вы, пращуры, вы ныне персть земная,
Что спит, стопы идущих препиная,
Под них главы пустые подложив, —
Червь подлинный вам угрожать не может,
Он ничего под плитами не гложет,
Он лишь во мне, он только жизнью жив!

Любовью ли, иным огнем сугубым
Снедаем он, разящий тайным зубом —
Как ни зови его, итог един:
Он видит, алчет, мыслит, — год за годом
Он числит плоть мою своим феодом,
Он ведает — кто раб, кто господин.

Зенон Элейский, о Зенон жестокий!
Меня ли ты в назначенные сроки
Стрелою нелетящей поразил?
Рожденный звуком, я простерт во прахе.
Ах! солнце… Жуткой тенью черепахи
Душе недвижный кажется Ахилл.

Нет, нет! Воспрять — и выжить в эрах новых!
Довольно, плоть, тебе дремать в оковах!
Вливайтесь прямо в грудь мою, ветра!
Мне душу и верни, и распечатай,
О море!.. О прибой солоноватый,
С тобою слиться мне пришла пора!

Да! Ты, о море, — бред, лишенный меры,
Хитон дырявый на спине пантеры,
Весь в идолах солнцеподобных звезд, —
Мятеж, молчаньем налитой до края,
Сверхгидра, что пьянеет, пожирая
Свой собственный, свой ярко-синий хвост.

Крепчает ветер!.. Значит — жить сначала!
Страницы книги плещут одичало,
Дробится вал средь каменных бугров, —
Листы, летите! Воздух, стань просторней!
Раздернись, влага! Весело раздерни
Спокойный кров — кормушку кливеров!