Вечный сон

Она видит черноту – темное пятно на краю зрения. Длинную фигуру. Зловещий красный свет. Он рядом всегда – как бы Анэ ни вертела головой. Хочется вытянуть из памяти хоть один слабый образ – но Анэ не помнит ничего, кроме ребенка и бесконечной белой бури. Никаких фигур, никакого красного света.

И по телу ее бегут неприятные мурашки, и в груди зарождается болезненная тревога, которую невозможно унять.

Тишина. Искры мелькают в окне. В котелках вываривается костный жир. Анэ чувствует знакомый запах суаасата[12], но он вызывает лишь смутные воспоминания об отце и женщинах, что приносили им еду в качестве благодарности за очередной ритуал. Апитсуак тихонько разговаривает с матерью в соседней комнате, и там же бегает маленькая Тулугак. В воздухе разливается приятное тепло.

Анэ не знает, сколько так просидела, пока не открывается дверь и в комнату не заходит Ная. Грузная женщина с красным и влажным от пота лицом. Каждое свое движение она сопровождает вздохами, постоянно вытирает руками лоб и щеки. Она встречается взглядом с Анэ – и, дождавшись ее кивка, садится рядом на стул.

– Я так и не успела тебя поблагодарить, Анэ, – со вздохом говорит женщина. – Хотела сказать тебе спасибо за то, что помогаешь Апитсуаку. И… защищаешь нас. Я не знаю… справился бы мой мальчик сам.

Анэ неуютно. Она смотрит в окно, туда, где все больше разгорается буря, и думает о том, кто пойдет разбираться со следующими существами – она или Апитсуак?

– Я… в общем, спасибо тебе, Анэ. – Ная пытается протянуть ей руку, но Анэ опускает ладонь. Чужие чувства все еще кажутся чем-то непонятным и пугающим.

– Анорерсуак, – шепчет она, пытаясь разглядеть в сугробах черную макушку. – Меня зовут Анорерсуак.

«И я не хочу никого спасать. Тем более взрослых. Я просто хочу домой, к отцу», – добавляет она про себя.

На этой мысли она неосознанно хватается за медвежий зуб в кармане. Кожа наливается нежным, искрящимся теплом.

– Почему тебя так назвали? – как будто издалека раздается голос Наи, едва пробиваясь сквозь пелену мыслей Анэ.

– Потому что так звали мою мать, – отвечает она, не успев даже обдумать сказанное.

Эти слова вырываются наружу. Анэ вздрагивает, отталкивая образ матери, и хватается за первую попавшуюся мысль:

– А каким был Анингаак?

Теперь она поворачивается к женщине и, не решаясь заглянуть в глаза, смотрит на ее плечи и руки. Крепкие, сильные. Похожие были у отца. И в Анэ пробуждается детское, слабое желание увидеть в Нае совсем другого человека, хорошего и светлого. И пусть ее крепкие руки будут признаком душевной силы, никак не угрозы.

– Знаешь, Анэ… Анорерсуак. Есть люди, с которыми тебе становится… спокойно. Ты знаешь, что этот человек тебя защитит. И неважно, что он ангакок. Просто так бывает. Вот Анингаак был таким. Даже несмотря на то, что он делал. – Ная пустым взглядом смотрит на полуоткрытую дверь, за которой с сестрой возится Апитсуак. – С ним всегда было спокойно и хотелось остаться подольше. Тупаарнак. Тупаарнак, она была такой доверчивой. Я видела, как она росла. Анингаак быстро втерся ей в доверие. Да что уж там… кому угодно бы втерся. Если б захотел.

– И Апитсуаку тоже?

Анэ наблюдает, как женщина быстро перебирает пальцами края своей кофты. У нее кривые и изгрызенные ногти. И маленькие пальцы.

– Апитсуак… мой мальчик никогда с ним толком и не разговаривал, пока не начал видеть странные сны. Я очень хорошо помню, что он мне рассказывал, до самых мелких деталей. Да. Ему снилась пещера. И свет. Очень яркий, как он говорил. Когда просыпался, он жмурился и боялся даже огня… И в этой пещере он дрался с животными. – Ная грустнеет и опускает взгляд, сжимая руки в кулаки. – В какой-то момент у меня не осталось выбора. Сны были такими страшными, что я подумала… что это духи… и показала его Анингааку. – Женщина крепко жмурится, по щеке ее течет одинокая слеза. – С этого все и началось.

– Что началось? – Анэ уже знает, чувствует, чем закончится разговор. Но хочет услышать эти слова. Хочет понять, что значит эта пещера на самом деле.

– Мой мальчик должен быть ангакоком. Всегда должен был. Эти сны. Анингаак выбрал его своим учеником почти сразу, как только об этом услышал. Я думаю… я думаю, что он все понял, когда мы только зашли к нему в дом.

– Но Апитсуак не хотел?

Ная поворачивается к Анэ и смотрит ей в лицо таким грустным взглядом, что тут же хочется исчезнуть.

– Он не хотел. Мы знали, что обучение будет трудным. Ты… ты же и сама это знаешь.

Анэ неохотно мотает головой.

– Но… ты же.

– Что это было за обучение?

Ная опускает глаза и на одном дыхании проговаривает:

– Ему нужно было голодать. Днями. Неделями. Без… без еды и воды. Молчать. Недели проводить в одиночестве. Отказаться от всех личных вещей. И… Анингаак его бил.

Анэ тянется к своей щеке, но, нащупав лишь гладкую кожу, опускает руку и тяжело вздыхает.

– Но было последнее испытание. То, что Апитсуак… не успел пройти.

– Какое? – спрашивает Анэ тихо-тихо.