Вечный сон

Она поворачивается к паре, которая все еще стоит сзади них. Они застыли, их круглые глаза полны ужаса.

Правильно. Пусть они боятся.

– Вы убили детей, – бросает в них слова Анэ, стараясь говорить самым суровым голосом, но получается неуверенно и тихо.

Люди – мужчина и женщина, закутанные в коричневые меха, – оглядываются друг на друга и расставляют руки так неловко, что Анэ хочется засмеяться.

– Но… мы.

Анэ делает шаг вперед, люди – шаг назад.

– Вы убивали детей. Поэтому они пришли к вам. Отомстить, – твердо говорит она, наконец довольная своим голосом. Каждое слово заставляет их вздрагивать.

Пусть.

– Но… это наша… наша дочь… – со слезами и дрожью в голосе говорит женщина.

Анэ на нее даже не смотрит – в груди закипает смесь обиды и гнева, и кричит, и булькает, и рвется наружу.

Перед глазами только девочка с тремя косичками, протягивающая ей мактак. И ее безжизненно повисшая синяя рука. И довольная ухмылка отца, неизменная в конце каждого ритуала, когда все вокруг его благодарят и приносят угощения – еще не зная, что их ждет.

– Вы убили свою дочь, – холодно говорит Анэ.

Еще немного – и гнев перельется через нее, вырвется и окутает весь мир бесконечным холодом.

– Нет… нет… почему?! – Женщина переходит на визг и закрывает лицо руками. Все ее тело трясется, она оседает на снег и наполовину скрывается в сугробе.

Анэ старается дышать медленно. Сердце отбивает оглушительно громкий ритм. Стук-стук. Женщина плачет, мужчина садится рядом и лихорадочно пытается ее успокоить.

На плечо ложится тяжелая ладонь. Апитсуак разворачивает Анэ к себе одним движением.

– Они никого не убивали. Это обычные люди. Их дочь умерла, и они не успели ей помочь… Они спали и не заметили. Это раньше ангиаки были детьми, которых правда оставили умирать. Сейчас уже непонятно, что происходит. Эти дети возвращаются просто так. И то… это давно уже не дети. Они стали злыми духами.

Женщина за ее спиной плачет все громче. Анэ медленно сосредотачивает взгляд на Апитсуаке – тот уже почти оттер лицо от крови, но она все еще тонкими струйками течет по его щекам. Все плечи в крови. Под ним на снегу – неровное красное озеро.

Анэ делает глубокий вдох.

– Не убивали? – бессмысленно переспрашивает она, пытаясь зацепиться за эту фразу.

Апитсуак кивает. Опускается, набирает в руки побольше снега и протирает им лицо. Кривится, но продолжает, пока оно не очищается, – и в следующее же мгновение кровь снова сочится из ран.

– Тебе надо. – Анэ протягивает руку к его лицу.

– Да, надо к врачу. А тебе надо перестать кидаться на людей.

Анэ отдергивает руку и глубоко вздыхает. Тело пульсирует, сердце бьется, кровь приливает к вискам.

Апитсуак бросает на землю остатки снега и уходит вниз. Анэ смутно представляет, как совы били его по лицу, раздирали и без того раненую щеку, бросая ошметки его кожи в снег. Как он продолжал ритуал, несмотря на острую боль и летающих над ним мстительных птиц. Как кричала женщина, как смотрели на них неподвижные синие ангиаки.

Анэ хочется лечь лицом в снег и лежать, пока белизна не остудит, не вычистит все ее мысли. Но вместо этого она поворачивается к людям, все еще сидящим на земле, и в два шага преодолевает расстояние между ними.

– Из… извините… – бормочет она, чувствуя, как жжется зуб в ее кармане.

Анэ смотрит на несчастную взрослую женщину, но видит в ней беспомощного ребенка. Такую же жертву случайности. Анэ не знает, любила ли она свою дочь, сколько ей было лет и как она пережила ее потерю, – но это и не нужно знать. За женщину говорят оглушительно громкие рыдания и трясущиеся руки.

Она встает – неуверенно, но быстро. Руки ее еще подрагивают, женщина всхлипывает, но держится ровно, словно ей приказали. Круглыми глазами она смотрит на Анэ – и мужчина, видимо, ее муж, следует за ней и встает так же ровно. Оба они неподвижны и смотрят то ли на нее, то ли куда-то позади – но только не в глаза.

Анэ натянуто улыбается.

– Вы… извините. Я не знала, – говорит она, стараясь сделать свой голос как можно более мягким.

Люди бормочут что-то ей в ответ, и тогда Анэ понимает: они ее боятся. Только поэтому они так резко встали, и только поэтому продолжают смотреть на нее и стоять без движения, несмотря на все пережитое.

И поэтому они не злятся.

Анэ невольно представляет себе отца – могучего, сильного, размером втрое больше ее самой. Даже тень его внушала неосознанный страх, который разрастался внутри и скреб по коже, не отпуская ни на мгновение.

И понимая, что именно это видят стоящие впереди нее люди – эту страшную силу, которую впору бояться и избегать, но без которой нельзя жить, – Анэ тут же сгибается в приступе тошноты. Мерзкая волна накатывает на нее, сжимает горло, скручивает так сильно, что она едва не задыхается. Ей хочется исчезнуть прямо сейчас – лишь бы не испытывать на себе эти испуганные взгляды, лишь бы не бороться с липкой, сильной тошнотой, которая вот-вот вывернет наизнанку ее тело.