Вечный странник

Это было триумфальное возвращение Комитаса в Константинополь. Задолго до прибытия поезда на вокзале Серкиджи собрались смешанные семинарские хоры из Константинополя и пригородов. Все были празднично одеты; цветы, корзины с цветами, транспаранты, разукрашенные цветами и лентами. Толпа скандировала «Комитас». А когда раздался гудок приближающегося паровоза, грянуло ура. Первым на перрон вышел оркестр молодежного общества Саматии — они играли песню Комитаса «Эс гишер луйс теса» («Этой ночью я увидел свет»). За ними шел отряд спортсменов, которые из пригорода пешком пришли на вокзал. Когда в дверях вагона появился Комитас, над толпой раздались приветственные крики. Спортсмены в белой одежде, встав в шеренгу, пронесли Комитаса над толпой. В воздух летели цветы, Комитаса забросали цветами, его путь на перроне 'был усеян цветами. Над толпой появились голуби. Комитас обнимал своих соотечественников, друзей и родных. Запряженная белыми лошадями, разукрашенная цветами карета ожидала его у входа.

«Господи, помилуй»

Началась первая мировая война.

Комитас с тревогой взирал на происходящее. Душа его мрачнела, словно давясь каким-то предчувствием. Рука с трудом писала о одолевавших его мыслях и чувствах: «…Заблудшееся и смятенное стадо без пастыря… незримые, неудержимые волны мутят глубину многострадального моря нашей жизни.

Атмосфера дышит ядом, целительной силы нет. Разорение и ужас, откровенное насилие…»

История готовила для многострадального армянского народа страшное испытание.

1915 год.

В марте в Константинополе был арестован редактор знаменитого «Всеобщего календаря» Теодик. Встревоженные друзья поспешили к Комитасу. Услышав эту весть, Комитас изменился в лице:

— Началось?..

Он посмотрел в окно, в ту сторону, где находилось армянское кладбище. Друзья поняли его. Они тоже думали о мирных могилах и о надгробных камнях. «Кровавый конец нас ждет, не будет у нас ни могил, ни могильных камней»— думал про себя каждый.

Началось!

* * *

Поздней ночью 11 апреля 1915 года полицейская карета остановилась у ворот комитасовакого дома. Стук в дверь поднял с постели старого Геворка и он, ворча, пошел открывать дверь. Полицейские в дверях, оттолкнув его, бросились к комнате, где горел свет. Старший полицейский постучал в дверь и, получив приглашение, вошел в комнату. Комитас сидел у рояля и при свете свечи что-то записывал на нотных листах.

— Что означает ваш поздний визит, эфенди?

— Тысяча извинений, что отрываем вас от дела. Мы выясним это маленькое недоразумение, если вы соизволите поехать с нами на полчаса в полицейское управление. Работа у нас такая, что по ночам приходится беспокоить людей. Тысяча извинений, Комитас эфенди, что помешали вам работать. Я имел счастье быть на трех ваших концертах.

Когда Комитас оделся, полицейский взял его дружелюбно под руку и проводил к выходу. Старого слугу Комитас успокоил, сказав, что его уводят на полчаса и сами же приведут обратно. «Бедный старик, что будет с тобой? Хорошо, что Фанос находится в Ване. Хотя, кто может поручиться, что в Ване не то же самое? — думал он, направляясь к карете.

Карета остановилась у ворот центральной городской тюрьмы. Комитаса препроводили во внутренний двор тюрьмы, где его тут же окружили знакомые. Сомнения рассеивались и все начинали понимать весь ужас происходящего. Надзиратели приклада разгоняли группы арестантов. Ужас сковал людей. Что будет с их семьями, женами, детьми? Комитаса все знали и искали у него поддержки. Беседовать не разрешалось, и Комитас придумал как быть. Он начал петь и в песне объяснил, что надо составить списки арестованных, может, подкупив стражу, удастся передать списки на волю и там представить их в посольства иностранных государств. Списки будет составлять ва(рдапет Палакян. Надзиратель потребовал прекратить пение. Комитас попробовал завоевать расположение надзирателя турецкой песней — ему это удавалось сделать на своих концертах. Но надзиратель попался дубовый. Удар кулака пришелся по затылку, и в глазах у Комитаса потемнело. Не успел он опомниться как ружейный приклад обрушился ему на челюсть. Новый удар надзирателя повалил его на землю и, если бы не вмешательство арестованных, кончилось бы это очень плохо.

За два часа число арестованных во дворе тюрьмы дошло до двухсот двадцати человек. В основном это были видные представители армянской интеллигенции. Их по спискам посадили в машины. И опять страшная неизвестность. Неужели их утопят в Мраморном море?

Но Мраморное море проехали. Одну часть арестованных повезли в Айяш, а другую в Энкюри. Из Энкюри их на сорока четырех подводах довезли до станции Галайджик. Среди арестованных было пять священников, которых усадили на одну подводу. По дороге на Комитаса временами находило помутнение. Деревья на обочине дороги виделись ему призраками, разбойно протягивающими к нему когтистые лапы. Он все просил вард апета Палакяна оградить его молитвой.