Вечный странник, или Падение Константинополя

В этот момент появление отряда всадников, поднимавшихся в гору, положило конец беседе. Единообразие оружия и доспехов, стать коней, порядок и размеренность общего продвижения позволяли опознать избранных — кавалерийский корпус турецкой армии; музыка, ощетинившиеся пики, многоскладчатые чалмы и укороченные широкие шаровары придавали зрелищу вид истинно восточный.

В середине войска (авангард впереди, арьергард позади, как положено) шествовал главный объект заботы и почитания — священные верблюды: высокие, могучие животные казались еще большими гигантами из-за покрывающих их попон и необычайного груза, который они несли. Их также украшали должные регалии: на мордах забрала из шелка и золота, головы смотрелись великолепно в обрамлении перьев, обширные шейные накидки, отягощенные металлической бахромой и ниспадающие до колен. Каждый верблюд был покрыт мантией, натянутой на каркас, подобный раструбу колокола. На верблюжьих горбах возвышались павильоны из легких шелковых драпировок — на некоторых из них была великолепно вышита аль-Фатиха. Над каждым таким павильоном покачивался огромный плюмаж из зеленых и черных перьев. Таковы были церемониальные махмалы, содержащие среди других даров великолепную и сказочно дорогую кисву, которую султан отправлял шарифу Мекки, чтобы заменить обветшалое покрывало на святилище Дома Бога.

Над всадниками колыхались увенчанные плюмажами головы верблюдов, а над ними возвышались обильно украшенные перьями павильоны и покачивались, словно плыли. Невозможно представить, какие бедствия обрушились бы на тело и душу эмира аль-Хаджа, если бы он не сумел доставить драгоценные махмалы согласно предписанию.

Пока кавалерия поднималась в гору, музыканты старались вовсю; наверху колонна повернула и выстроилась слева от эмира в сопровождении вереницы верблюдов, нагруженных военным имуществом, и шумной толпы маркитантов. Вскоре на холме обосновался еще один лагерь; белые шатры светились над равниной, и посреди них один — необычайных размеров — для даров султана.

Караваны тем временем один за другим появлялись из пыльного облака, ими самими поднятого, и растекались по долине; молодой эмир был совершенно поглощен этим зрелищем, когда к нему приблизился посланный князем шейх.

— О эмир! — сказал араб после традиционного мусульманского «салам».

Голос его потонул в диком реве рожков, тарелок и барабанов; он подошел ближе — почти к стремени.

— О эмир! — повторил он.

На этот раз он был услышан.

— Что тебе нужно?

В тоне эмира звучало легкое раздражение, как и на лице, когда он посмотрел вниз; но чувство это исчезло при виде негра, чья природная чернота была подчеркнута безукоризненной белизной ихрама, в который он был облачен. Возможно, яркий поднос кованой меди, который держал в руках чернокожий человек, и глиняная бутылка на подносе между двумя чашами — серебряной и хрустальной — соответственно повлияли на поведение и мысли эмира.

— Чего ты хочешь? — спросил он, слегка наклоняясь над подошедшими.

Шейх ответил:

— Превосходнейший хаджи, мой покровитель, которого ты, возможно, видишь на ковре у входа в шатер, шлет тебе привет, как это подобает одному верующему по отношению к другому, следующему для блага своей души по пути в святейший из городов; и он просит тебя принять от него глоток этой воды с соком граната, который, как он ручается, приносит прохладу языку и здоровье духу, потому что он куплен у дверей Дома Пророка — кому да будут обращены молитвы и славословия вовеки.

Во время этой речи негр умелой рукой и с убедительностью, не допускающей сомнений, особенно для того, кто еще не покинул седла после долгого пути по пустыне, высоко поднял и протянул ему обе чаши.

Сняв с левой руки перчатку со стальной пластиной, эмир высоко поднял чашу и с поклоном паломнику, который поднялся с ковра и стоял у входа в шатер, выпил ее залпом, после чего, оставив вместо себя своего заместителя, с намерением выразить благодарность за предложенное гостеприимство он развернул коня и поскакал, чтобы лично изъявить свою признательность.

— Любезность, тобою мне оказанная, о хаджи, — сказал он, спешившись, — согласуется с проявлениями твоего милосердия к ближним, вместе с которым, как я слыхал, ты вымостил перламутром дорогу от Эль-Хатифа.

— Не говори о них, прошу тебя, — сказал Скиталец, отвечая на отданный ему поклон. — Кто откажет в послушании закону!

— Я вижу ясно, что ты достойный человек, — сказал эмир, снова поклонившись.

— Мне не к лицу было бы говорить так. Обратимся к вещам более приятным. Этот шатер в пустыне принадлежит мне, пока солнце не склонилось к своей вечерней четверти, быть может, о любезный эмир, тебе было бы много удобнее, если бы мы вошли внутрь. Я сам и все, что я имею, — к твоим услугам.