Вечный странник, или Падение Константинополя

— Господи, помоги! — невольно вырвалось у него, и призыв, похоже, был услышан. — Княжна, — заговорил он, — улицы захвачены турками. По пути сюда я видел, как они тащат пленников; судя по всему, они уважают право каждого на добычу. Возможно, и я могу рассчитывать на то же отношение. Принеси еще два покрывала — для того, чтобы связать всех дам вместе.

Она заколебалась, но он добавил:

— Прошу прощения, но по улицам вам придется идти пешком, выдавая себя за пленниц.

Покрывала тут же принесли, и княжна связала своих дрожащих спутниц попарно, а потом позволила связать себя саму с Лаэль. Сергия крепче прочих связали с дряхлым Лизандром, после чего домочадцы княжны двинулись в путь.

Женская часть процессии отчетливо осознала, что происходит, только когда оказалась на улице, — и дамы разразились слезами, рыданиями и громкими призывами к святым и ангелам милосердия.

Граф ехал верхом впереди; с каждой стороны колонны следовало по четыре его бербера, а шейх Хадифа охранял тыл; трудно было вообразить себе более безутешную группу пленников. Только веревки, протянутой от первой пары до последней, не хватало для полного сходства с рабским караваном, вроде тех, которые тянулись в тот день почти по всем улицам Константинополя.

Рыдающему кортежу то и дело случалось разминуться с бандами мародеров.

Им встретилась другая цепочка, двигавшаяся в противоположном направлении: женщин и детей, женщин и мужчин — всех гнали, точно скотину, жалобы их разрывали сердце. Тех, кто падал или спотыкался, избивали. Казалось, невозможно представить себе большего варварства.

Один раз графа остановили. Воин высокого ранга, в сопровождении телохранителей, приветствовал его по-турецки:

— Богатая тебе досталась добыча, друг.

Незнакомец подошел ближе.

— Даю двадцать золотых монет вот за эту, — заявил он, указывая на княжну Ирину, которая, по счастью, не понимала его слов. — А за эту — пятнадцать.

— Ступай своей дорогой, да поживее, — сурово отвечал Корти.

— Ты мне угрожаешь?

— Да, клянусь Пророком — угрожаю своим мечом и падишахом.

— Падишахом? Ох ты! — Незнакомец побледнел. — Велик Аллах, и да славится имя его!

Наконец граф спешился перед главным порталом собора. Судьба оказалась благосклонна, а может, дело было в том, что храм находился ближе к морю, в районе, пока не захваченном ордынниками, но на паперти не было никого, кроме стремившихся внутрь беглецов; стоило графу постучать в двери и назвать имя княжны Ирины — и их впустили.

В притворе женщин развязали, после чего они проследовали во внутреннюю часть храма, а там обнялись и воздали хвалу окончательному — так им представлялось — избавлению от смерти и опасности; в пылу облегчения они снова и снова припадали губами к мраморным плитам пола.

По ходу этой трогательной сцены Корти внимательно осмотрелся. Даже самое искушенное перо способно лишь в общих чертах описать увиденное — и это лишь воспламенит воображение читателя.

Было около одиннадцати часов утра. Дым битвы, накрывший ранее городские холмы, рассеялся, и солнце, почти забравшееся в зенит, заливало просторный неф наклонными лучами, падавшими с юга на север, и тонкая, почти неощутимая завеса пыли висела в неподвижном воздухе под куполом, а каждый луч выделялся яркой полупризмой на фоне затемненных частей помещения. Колонны галерей, оказавшиеся на пути лучей солнца, блистали подобно рубинам и изумрудам. Однако глаза графа не видели ничего, кроме набившихся в храм людей.

— Господи! — вырвалось у него. — Что же будет с этими несчастными?

Византия, как мы помним, знала и славные дни, когда все греки собирались вместе, как евреи по своим священным праздникам; вне всякого сомнения, сборища те были многочисленны, однако не шли в сравнение с этим, вызванным обстоятельствами. То был день погребения империи!