Вечный свет

– Пап, – говорит Гэри.

– Но я учусь, – говорит Уэйн.

– Именно так, – говорит Гэри. – Не обращай на него внимания, он просто неугомонный творец.

– Неправда, – протестует Алек. – Я тут о серьезных вещах говорю. Я пытаюсь…

– Пап! Пожалуйста, пожалуйста, пожа-а-алуйста, перестань подбивать Уэйна на революцию. – Гэри раздражен, но держится в рамках юмора, а Алек неистовствует, однако без прежней горечи. Сразу после Уоппинга[49], когда он лишился работы, а все его умения в одночасье стали совершенно бесполезны, было гораздо хуже. Унижение было еще свежо. Он ненавидел брать эти благотворительные подработки у сына, ненавидел свое падение до чернорабочего, не годного ни на что, кроме «принеси-подай», и демонстрировал это при любой возможности. Оглядываясь назад, он поражается, как Гэри его выносил.

– Ну, знаешь, – начал он, стараясь превратить свою шутку в некоторого рода извинение. – Я просто держу руку на пульсе. По старой памяти. И сегодня мой последний день в конце концов. Надо же оставить тебе память о том, как это было отвратительно, когда я на тебя работал.

– Ага, спасибо, – говорит Гэри.

– Но что же с книгой? – встревает Уэйн.

– А что с ней? – спрашивает Алек, азартно вскинув брови.

– Если эти ребята в книге дерьмово делают работу, потому что им предложили мало денег, то это вроде как вина клиента, так? Не надо было предлагать так мало. Заплатили за дерьмо, дерьмо и получили. Правильно получается?

– Да ты чертов маленький Тэтчер, – говорит Алек.

Гэри смеется.

– Ты уже закончил внизу? – спрашивает Алек.

– Угу. Готов переходить сюда, если вы все.

– Да, мы все, – говорит Уэйн.

И это правда: пока Алек стоял там с кистью в руке, парень успел закончить свой кусок стены и потихоньку перебрался на незаконченный участок Алека.

– Хорошо. Тогда, думаю, пришло время для первого урока, – кивает Гэри Уэйну.

– Мы поможем тебе поднять все сюда, – говорит Алек.

– Нет-нет, не надо. Мы с Уэйном сами справимся. Тебе разве не надо идти? Тебе вроде надо отпустить маму в половине первого.

Алек смотрит на часы. Вот гадство. Точно.

– Да, надо поторопиться, – говорит он. – Ладно, увидимся вечером, сынок. Счастливо, Уэйн. Постарайся не вырасти законченным тори, хорошо?

Он топает по лестнице, устеленной простынями от пыли, стараясь не касаться свежей коричневой штукатурки, которая на более старом, уже просохшем участке побледнела до светло-терракотового цвета. По мере высыхания следы в местах, где Гэри ловко поворачивал шпатель, становятся едва заметными красноватыми зернышками на, без сомнения, ровной поверхности. Гэри знает свое дело.

– Ваш отец разговаривает как учитель, да? – доносится сверху робкий голос Уэйна.

– Забавно, что ты так говоришь…

Двадцать минут первого. Из холодной влажной пещеры назад в августовскую жару. Мимо таблички с надписью «Фезерстоун» (баскервилль, кегль 10 000) и белого грузовика с наклейкой «Братья Торренс» на боку (шрифт без засечек, но он не знает какой). В кои-то веки с работы домой можно добраться пешком. Ему нужно просто прогуляться – вернее, проковылять – вниз по аллее с верхушки Райз до того места, где справа заканчиваются большие дома, и повернуть за угол к мезонету. (Теперь их собственному мезонету, а не муниципальному. Он отказывался, но Гэри настоял, и, принимая в расчет пособие, добрую волю Гэри и тот факт, что он, Алек, больше ничего не мог привнести в семейный бюджет, он решил, что не вправе упираться.) Листья над головой тяжелы и неподвижны, воздух почти не шевелится. Он чувствует летний жар, спеша домой в комбинезоне. Он чувствует какую-то отчужденность, осознав, что больше не наденет комбинезон, разве что дома, чтобы что-то смастерить. Работать он в нем не будет. Он больше не работяга. Завтра утром он явится в учительскую в костюме и галстуке. Воистину мистер Торренс.

– Прости! – кричит он, входя в дом.

– Мы тут! – отвечает Сандра из гостиной.

Он сразу понимает, что дочурка Гэри с ней, по особенному запаху, обозначающему присутствие в доме маленького человека: смесь лосьонов, кремов, вареных овощей и тонкий намек на использованный подгузник. В первый раз тридцать два года назад он все это пропустил. Тогда это была вотчина Сандры: он пропадал на работе среди чернил и грохота машин, пока Сандра занималась детьми. Теперь же ему все это знакомо, и, выглянув из-за косяка, он чувствует, как в нем привычно встречаются восторг и тоска. Вики сидит на ковре, высунув ножки из-под маленького красного платья, и держит перед собой пластмассового жирафа, что-то выговаривая ему. Как можно чувствовать одновременно восторг и тоску? Быть переполненным любовью и в то же время осознавать, сколько долгих часов еще осталось до отхода ко сну. Просто можно, и все.

Но чего он не ожидает увидеть, так это отца жены Гэри, Тони, сидящего на диванчике вместе с Сандрой. Когда он входит, они не отодвигаются друг от друга, ничего такого, но ему почему-то кажется, что они продолжают сидеть рядом намеренно. Чувствуется какая-то неловкость: в них самих, в том, что их видят вместе, в том, что их видит он. Хм.