Вечный Жид

Жена ушла к Елене на Солнечную, глянуть, как ремонтируется зятем квартира, и писатель был дома один. И подобное оказывалось кстати, ибо Вера Васильевна новогоднюю ночь с товарищем Сталиным и его возвращением к власти воспринимала уже как праздничный сон, любила рассказывать его мужу, ласково упрекая тем, что навеян сей сон чтением первого тома «Вторжения».

Новый шок в виде появления Отца народов был бы для супруги писателя вовсе ни к чему.

Вождь оказался непривычно насупленным и мрачным. Раздеваясь в прихожей, Иосиф Виссарионович не произнес ни слова, и только пройдя на кухню и заняв привычное место на ящике с картошкой, куда хозяин всегда усаживал гостей, товарищ Сталин выразительно заглянул Папе Стиву в глаза и тихо сказал:

— У вас не найдется… Конфуция помянуть…

Спиртного Станислав Гагарин в доме не держал, но с осени завалялась у него бутылка коньяка, ее принес по случаю Юрий Кириллов, когда приезжал из Львова, так она и простояла без надобности в холодильнике «Канди».

Без лишних слов писатель достал бутылку и поставил на стол.

— Налейте, — попросил вождь. — Себе — не надо, понимаешь…

— Может быть, в гостиную перейдем, — предложил сочинитель. — Сейчас завтрак соображу, закуску…

— Не время рассиживаться, понимаешь, в гостиных, — проворчал Иосиф Виссарионович. — Дайте стакан! Я сам, понимаешь… Вам и за бутылку браться не положено.

Вождь налил чуть больше половины тонкого стакана и залпом выпил коньяк.

А писатель, оценив такт Иосифа Виссарионовича, уважение к антиалкогольным принципам хозяина, быстренько покидал из холодильников закусок, нарезал хлеба.

— За помин души доброго философа Куна, — проговорил вождь и выпил новый коньяк.

Станислав Гагарин отвел глаза.

За те восемь без малого лет, которые протекли с того дня второго мая одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, когда писатель вдруг решительно и неожиданно для окружающих порвал с Жидким Дьяволом и стал непримиримым и несгибаемым борцом за трезвость, Станислав Гагарин не то чтобы изменил собственным взглядам. Нет, писатель оставался нетерпимым к потребляющим алкоголь, но стал относиться к ним равнодушнее, что ли…

Для него мир раскололся на две неравные, к сожалению, половины. В одной, увы, большей части, находились те, кто не сумел вырваться из рабства Жидкого Дьявола, а в другой счастливо пребывал сам Папа Стив, его близкие — жена и дети, зять Николай, немногочисленные трезвые друзья и такие святые мэтры, как Федор Григорьевич Углов, приславший ему недавно собственную новую книгу «Ломехузы».

— Письмо получил, — нарушил молчание писатель. — От читательницы нашей из Симбирска, Тамарой Фёдоровной её зовут, а по фамилии — Тимина. С теплыми словами про вождя. Сейчас принесу…

Станислав Гагарин прошел в кабинет и принес оттуда весточку из Ульяновска, что сам прочитал недавно.

Товарищ Сталин поднялся с ящика под картошку, прикрытого ковриком, и с листком в руке подошёл поближе к окну.

Письмо вождь прочитал быстро, шмыгнув носом при этом дважды. Затем положил листок на клетку с попугаем, преемником славного Кузи, достал из кармана брюк клетчатый платок, не поворачиваясь к писателю, шумно высморкался.

Когда вождь повернулся, то Станислав Гагарин увидел, как Иосиф Виссарионович вытирает платком уголки глаз.

— Расчувствовался, понимаешь, — виноватым голосом произнёс вождь. — Подарите мне это письмо, Станислав Семенович. На том свете Ленину покажу…

— Конечно, конечно! — засуетился писатель. — Берите письмо, товарищ Сталин… Нам такие письма еще напишут!

— Спасибо, — просто сказал вождь и бережно спрятал листок в нагрудный карман френча.

Станиславу Гагарину было чуть-чуть неловко. Не доводилось ему видеть плачущим Отца народов.

— Наберу воды в ванной, — встрепенулся сочинитель и схватил чайник. — В кухне странная вода бежит — теплая почему-то…

Он схватил чайник и удалился. Когда же снова вернулся на кухню, то вождь был прежним — спокойным и невозмутимым.

— Imprimatur, — произнес вдруг по латыни Иосиф Виссарионович, и Станислав Гагарин навострил уши.

Сочинитель знал, что этим словом цензоры прошлого наделяли разрешенную к печати книгу. Пусть, дескать, печатается.

В нынешнее Смутное Время цензуры как бы не было, но сие только декларировалось дерьмовой прессой, ангажированной президентской ратью. И Станислав Гагарин часто думал над тем, каким б р а н н ы м словом определить обрыдлую псевдогласность и мнимый, занюханный плюрализм.

Невооруженным глазом было видно как и здесь л о м е х у з ы изрядно насвинячили, поганцы…

— Вы получили от Совета Зодчих Мира imprimatur, — продолжал Иосиф Виссарионович. — Разрешено писать обо всем, что так или иначе связано с судьбою России и Мира. А для того вас наделяют особыми, понимаешь, сочинительскими прерогативами, привилегиями, если хотите.

— А в чём их, привилегий, суть, если не секрет? — осведомился председатель.

Товарищ Сталин усмехнулся и поправил усы.