Вечный зов

Они сидели на куче плах, сложенных у стенки амбара, перед ними был ток с тремя длинными соломенными навесами. Два навеса были пустынны, под третьим шла работа – стучали веялки, под навес въезжали брички-бестарки с зерном, женщины и ребятишки деревянными лопатами и совками разгружали их, провеянный хлеб насыпали в тачки и по настилу из досок возили в амбар. Солнце еще было довольно высоко, оно обливало каменные громады, взгорье за током и соломенные крыши навесов жидкой медью, которая струями стекала по столбам и, казалось, мелкими каплями прокапывала сквозь крышу вниз, капли при этом застывали, накапливались на земле кучами.

– Гуляю вот. На Руси горе всегда водкой заливали... – усмехнулся Кружилин. – Урожай сгорел, теперь без скота остались.

– Оно где тонко, там и рвется всегда, – невесело отозвался Назаров. – Это закон известный, что ж...

– Что ж дальше-то будет, Панкрат?

Кружилин спросил это не потому, что не знал, что будет дальше. Ему надо было облегчить неимоверную тяжесть в душе, выплеснуть ее, как ведро жидкого свинца, оттягивающее руки, плечи. Ни перед кем другим он этого бы не сделал, а перед Панкратом можно было, для этого он сюда и завернул, хотя знал, что в общем-то это самообман. Но ему просто захотелось посидеть с ним рядом, помолчать просто, хотя опять же знал, что молчания никакого не получится.

– Голод, что ж дальше... Почище, чем в тридцать третьем.

Кружилин вздохнул тяжко, посмотрел на несжатую хлебную полосу за током. Ток находился на краю Михайловки, сразу же, метрах, может, в ста, и начиналась эта небольшая хлебная полоса. Кружилин вспомнил, что из года в год Назаров сеял тут рожь и ничего больше, скашивал полосу эту всегда позже других.

– Субботин перед смертью сказал: «Всю жизнь меня будто медведь-шатун ломал, будто крутила какая-то дикая и безжалостная сила, а я пытался ей не поддаться, одолеть...» Последние слова это его были.

– Хороший был человек, вечное ему царство небесное, – негромко откликнулся Назаров. – Он всегда в глубь народа глядел.

Под навесом по-прежнему стучали веялки, слышался говорок, раздавались крики, иногда вспыхивал женский смех. Подъезжали и отъезжали брички, гремя колесами, звенело зерно, насыпаемое железными плицами в тачки. Работа шла там безостановочная, веселая и нетрудная, какой и всегда бывала, как давным-давно приметил Кружилин, на любом хлебном току. Хмарь или ясная погода стоит, тепло или холодно – на току работа всегда людям в радость, и, чем больше этой работы, тем веселее, тем легче она идет.

– А дикая сила – что ж, ее хватило на наш век, да и сынам нашим еще хватит, – помолчав, заговорил опять старый председатель. – Но тут что главное понимать? Эвон речка Громотуха наша... Невелика царица, а разойдется, бывает, – только держись, да сумей еще. И крутит, и волной бьет, пеной шипит да в глаза хлещет... Не зря и Громотуха. Но это сверху. А в глубине потихоньку течет и течет неостановимо, куда надо. Ветер хлещет, назад волну гонит, а она вперед течет...

За такими вот словами, хотя это и не было каким-то откровением для него, Кружилин и приехал к Назарову.

– Да-а, – произнес он. – А нахлебаться нынче нахлебаемся.

– Это уж досыта, – подтвердил Панкрат. – Одна радость – немца под Орлом расколотили. Алейников не пишет боле?

– Нет, ничего не получал.

Все время, пока они сидели и разговаривали, чей-то пестрый теленок щипал жесткую, давно пересохшую травку неподалеку от не сжатой еще хлебной полоски, потихоньку приближаясь к ней. Теперь он, раздвинув мордой колосья, вошел туда.

– Потравит же, – указал на теленка Кружилин.

– Эй, Агата! Савельева! Ослепла, что ль? Отгони своего телка от хлеба, язви тебя! – закричал Назаров сердито, не вставая с места.

– Ах он, проклятый! – вскричала и Агата, бросила плицу, кинулась к полосе.

– Распустили скотину. Мало я с вас шкуру за это спускал! – пригрозил председатель сразу всем работницам на току.

– Скосил бы ты ее скорее, эту полоску, – сказал Кружилин. – Пока совсем не потравили.

– Да мы смотрим. Сожнем на днях. Да что эта полоска... По весне обещал твоему Хохлову шестьсот центнеров сверх плана. Да вот и плана нынче не дадим. Народ, конечно, не виноват, а приедет Хохлов, все едино в глаза ему стыдно глянуть.

– Не приедет.

– Что, и он?! – привстал было тревожно Назаров.

– Да нет. На завод я его отпустил все же. Без директора пока завод. Хохлов пока там...

– А на месте его кто ж будет?

– Малыгин.

– Этот... шаромыжник?! – возмущенно воскликнул Назаров.

– А где я другого, не «шаромыжника», возьму? – повысил голос и Кружилин. – Так я кроил и этак... Мужик все же, фронтовик, ранен был... Может, поумнел на фронте. Поглядим... Не председателем его, а и.о., то есть исполняющим обязанности.