Вечный зов

– И Назарова?! Наконец-то! – усмехнулся Кружилин.

– Ты погоди пока радоваться, – хмуро сказал секретарь. – Полипов возражает. Сын Назарова осужден за измену...

– При чем здесь сам-то Панкрат Григорьевич?

– Ни при чем... Мы-то понимаем – он ни при чем. Да если бы нас всегда и во всем понимали! Хотя бы вот в связи и с твоим сыном...

– Ясно, – усмехнулся Кружилин.

– Относительно твоего награждения, Поликарп Матвеевич, тоже были возражения.

– Полипова?..

– Но я отстоял, – не ответил Филимонов на его вопрос. – И это последнее, что я смог для тебя сделать. Это последнее... Тебе, к сожалению, исполнилось шестьдесят. Придется идти на пенсию, Поликарп Матвеевич.

Филимонов чем-то напоминал Субботина, прошлого хозяина этого кабинета, был человеком честным, порядочным и прямым. Именно ему Кружилин высказал когда-то все свои возражения против назначения Полипова председателем райисполкома. Он выслушал все терпеливо и внимательно, сказал прямо:

– Извини, не могу с тобой согласиться, Поликарп Матвеевич.

Так же прямо он сказал и здесь, и Поликарп Матвеевич, внутренне давно ожидая такого, не расстроился и, помолчав, первым нарушил тишину в кабинете:

– Зачем же последнее? Я еще могу где-нибудь и поработать. Ну, скажем, секретарем парторганизации где-нибудь в колхозе или совхозе. Я же михайловский, вот туда, в бывший колхоз Панкрата Назарова, и пошел бы. Поддержи, если что...

– Дорогой ты мой Поликарп Матвеевич! – Филимонов вышел из-за стола, взял поднявшегося ему навстречу Кружилина за плечи. – Вот за это тебе большущее спасибо!

Да, он, Кружилин, не расстроился тогда – как-никак, а все же шестьдесят стукнуло, срок известный, – но, прощаясь с Филимоновым, задал все время вертевшийся в голове вопрос:

– Полипов, понятно, будет первым?

– К сожалению, я не поверил твоим возражениям когда-то. А теперь так уж сложилось, – ответил Филимонов. – Ловок очень, в струе идет всегда.

– Ему же скоро тоже на пенсию, – усмехнулся Кружилин.

– Скоро, да срок не подошел еще. Но лично меня это и успокаивает, что скоро...

Крохотная деревушка Михайловка, всегда будто закрытая от остального мира высокой Звенигорой и, несмотря на это, всегда пугливая какая-то, готовая, казалось, при малейшей опасности нырнуть в сырую темноту таежных дебрей, за послевоенные двенадцать лет значительно расстроилась, крайние избы с длинными лентами огородов выдвинулись далеко в открытую степь, смело глядели на каждого подъезжающего широко распахнутыми окнами. За эти годы было поставлено в Михайловке немало хозяйственных и других построек – несколько вместительных амбаров, конюшня, новая, просторная школа, медпункт, двухэтажное здание клуба с большим зрительным залом, хорошей библиотекой. Такого клуба в ином районном центре нет, а у них есть, не пожалел Иван Савельев для него денег, хотя их было в колхозе не густо, неутомимо ходил по кабинетам различных районных учреждений, выбивая денежные кредиты на новостройки да фонды на стройматериалы. Был он непоседлив и неутомим, однако немногословен, выскажет свою просьбу и ждет решения, ждет упрямо, до конца, если надо, придет еще и еще. Бывали случаи, тот же Полипов, выведенный из терпения его молчаливой назойливостью, трясущейся покалеченной на фронте рукой хватал трубку, кричал какому-нибудь районному начальнику: «Слушай! Дай ты Савельеву, что он просит! Только чтоб не видел я больше его в своем кабинете!» На что Иван неизменно и спокойно замечал: «Чего ты кричишь-то? Надо будет – все равно приду...»

Он, Иван, никогда, кажется, и не был суетливым и очень уж речистым, но, постояв на могиле жены по возвращении с фронта, замкнулся вовсе, защемило у него все внутри и до сих пор не отпускало. Об Агате, да вообще о чем-нибудь своем, личном, никогда ни с кем не говорил, колхозными делами занимался, если смотреть со стороны, будто нехотя. Но Кружилин-то знал: отними у него теперь это дело – он завянет быстро, как огуречный или помидорный куст без полива, на виду засохнет. И боялся, как бы Полипов не отнял. «И если что, – думал Кружилин, – весь район на его защиту подниму, всю область. Хорошо, что успели Ивана в партию принять».

В партию Кружилин, предчувствуя конец своего секретарства, посоветовал Ивану Савельеву вступить в конце сорок девятого.

– Не пора ли, Иван Силантьевич, подумать об этом? – спросил он его однажды.

Долго-долго безмолвствовал тогда Иван. Потом выдавил из себя:

– Моя анкета-то...

– Ну, анкета – одно, а душа человечья и дела его – другое... Я объясню, где надо, если придется...

– Спасибо, – отвернувшись, произнес шепотом Иван. Протез на руке, показалось Кружилину, висел в тот момент у него как-то особенно сиротливо и беспомощно.

Объясняться Кружилину по поводу вступления Савельева в партию нигде не пришлось. Лишь Полипов спросил было негромко:

– А белобандитство его не насторожит кое-кого?

– Не насторожило же, когда ему орден Ленина вручали на фронте и другие награды, – сказал на это Кружилин. – А как работает в колхозе, видишь сам.

– Ну да, – согласился и Полипов и, против ожидания, никак и нигде больше об этом не говорил.