Вечный зов (Том 1)

- А это не злодейство?! - закричала вдруг Лукерья Кашкарова, баба лет под пятьдесят, на лицо моложавая, все еще хранящая следы былой красоты. - У меня, паразит, четверть самогонки из избы выпер. До сих пор бутыль помню - на горлышке краешек сколотый... Ишо плеткой на меня замахнулся. И день помню: как раз на Аграфену-купальницу было в восемнадцатом году...

- Это было, - сказал невесело Иван. - Ты же уцепилась за эту несчастную бутылку, вроде как у тебя сердце вынимали. А Кафтанов, озверевший от пьянства, велел не только самогонку, а и тебя к нему приволочь.

При этих словах начавшийся было ропоток увял, настороженное любопытство разлилось по рядам колхозников.

- Ну? - не вытерпел кто-то на задней скамейке.

- Я сказал Кафтанову: "Лушка, видать, унюхала что про твои желания, в степь с вечера убегла".

- Эк ты! - вскочил Галаншин, замахал руками. - Вот энтой-то ложи и не прощает тебе Лушка!

- Лишил бабу радости...

- Доседни сожалеет... - заметался в тесной, накуренной конторе хохоток. Лукерья повернула голову вправо, влево, налилась гневом:

- Жеребцы, язви вас! Нахальники... Об чем это я сожалею? Да я, как Иван сказал мне, что Кафтанов... на этакое зарится, при нем же, при Иване, собрала в узел рубашонки для перемены - да в лес. Иван не даст соврать. Скажи ты им, Иван Силантьич! Без перегляду с час бежала, пока сердце не зашлось.

- Это верно, побежала ты - на коне вряд ли бы угнаться, - сказал Иван, но его перебил Галаншин:

- А скажи, Иван, случаем, не на заимку по привычке она побежала, что в Огневских ключах?

- Кака заимка?! Каки ключи?! - вскочив, закричала Лукерья, но ее голос потонул в громовом хохоте.

В молодости Лукерья была девкой бойкой и на любовь щедрой. Видимо, поэтому, несмотря на красоту, замуж ее никто не брал, но ее щедростью пользовался всякий. А Михайловский богач Кафтанов, когда случались у него загулы, почти в открытую увозил Лушку на свою заимку, жил там с ней по неделям.

Знали также в деревне, что в двадцать восьмом году кто-то из деревенских доброхотов наградил Лукерью сыном. Почувствовав себя беременной, Кашкарова очень удивилась этому обстоятельству и, встречаясь с бабами, зло разглядывала свой полнеющий живот и у каждой женщины почему-то допытывалась:

- Кто же это, бабоньки, мне подсудобил? Узнать - я бы ему глазищи-то выдавила. Ну, погоди, пущай дите народится! По обличью отгадаю отца и брошу ему ребенка под порог.

Но когда родился Витька, Лукерья, сколько ни разглядывала мальчишку, так и не могла определить, на кого он похож.

...Народ смеялся до слез, до рези в глазах. Лукерья кричала, крутилась среди людей, пытаясь что-то объяснить, потом села и заплакала.

- Нахальники вы! - выкрикнула она. - Ишо скажете тут вслух, что я с кафтановским сынишкой, с Макаркой путаюсь! Знаю ить, по углам шепчетесь. Как язычищи-то от чирьев не полопаются!

Люди быстро примолкли. Всем до удивления странно было видеть плачущую Лукерью. И кроме того, очень уж дерзко и бесстыдно высыпала она перед всеми те сплетни и пересуды, которые гуляли про нее по деревне.

Имели ли под собой какую-то почву эти сплетни, сказать было трудно. Старшего сына Кафтанова, Зиновия, возглавившего после смерти отца его банду, вскоре изловил где-то Яков Алейников. По слухам, Зиновия отправили в Новониколаевск, по-теперешнему в Новосибирск, и там расстреляли. Но у Кафтанова был еще один сын - Макар. В девятнадцатом году мальчишке было лет шесть, Кафтанов прятал его где-то по таежным заимкам. И, поговаривали, не без помощи той же Лукерьи.

Где потом жил Макар, да и жив ли он вообще - было неизвестно. Но в тридцатом году летом приехал в Михайловку высокий, узкогрудый, чернявый, точно закопченная самоварная труба, парень, одетый чисто, по-городскому, в шляпе, с тросточкой. Он переночевал у Кашкаровой, а утром появился на улице, приковывая общее внимание диковинным своим видом.

- Кто же ты такая птица? - скорее других осмелился приблизиться к нему Евсей Галаншин.

- А Макар я. Макарка Кафтанов. Приехал вот на родину.

- Во-он что-о, милый! - протянул Евсей и поводил расплющенным носом. - А ежели тебя загребут? За родителя-то?

- Не-ет. Я ведь политикой не занимаюсь. Я уголовник.

- Кто-кто?! - заморгал Галаншин.

- Вор я.

- Ча... чаво? - вытянул тонкую шею Евсей и перестал моргать.

- Да ты не бойся, голуба, - усмехнулся Макар, хлопая Галаншина тросточкой по плечу. - Я только магазины граблю. Специальность у меня такая - магазины. Или, может, у тебя магазинчик есть?

Привлеченные необычным разговором, осмелев, вокруг Галаншина и Макара стали собираться мужики и бабы. Евсей хихикнул недоверчиво, обошел Макара кругом.

- Шутников и мы видывали. За мангазею-то тебя еще скореича в тюрьму упекут.

- Ну, испугали... Да и поймать еще надо... В общем, так - Лукерья Кашкарова мне мать родная. Куплю дом в Шантаре и перевезу ее туда. А пока чтоб и волос с ее головы не упал.

С тем Макар и отбыл. Через две недели пронесся слух, что в Шантаре действительно обворовали магазин и что это дело рук Макара Кафтанова. Лукерья ходила заплаканная, но ни на какие вопросы никому не отвечала.