Вечный зов (Том 2)

- И еще можешь быть уверен в одном: опрометчиво, до тех пор, пока не изучу сути дела, самой его сердцевины, высказываться не стану. Только уж наверняка. Я помню твой дружеский совет. Спасибо за него.

- Так-с, - ледяным голосом произнес Полипов. - А рога не сломаешь?

- Это что, угроза?

- Ну, зачем же! Еще один дружеский совет.

- Как сказал еще один классик литературы: за два совета я вам благодарен вдвое.

- Хорошо, ступай...

Когда Василий был уже у дверей, Полипов будто с сожалением произнес:

- Эх, Кружилин, Кружилин! А я-то хотел спросить сегодня, как ты насчет того, чтобы нынче в члены бюро райкома тебя... Что ж, думал, предупредим на сегодняшнем бюро обо всех его завихрениях, посмотрим, как он отнесется к нашим дружеским советам, да и...

- Теперь, выходит, не спросишь?

- Не знаю, не знаю... - протянул Полипов и, словно в недоумении, развел руками.

* * * *

"Сломал рога" Василий Кружилин очень просто. К весне его вызвали в сектор печати обкома партии и предложили редактировать газету другого, более крупного района. Он сразу понял, в чем тут дело.

- Это что, повышение или как? - спросил Кружилин. - Полиповская протекция?

- Будем надеяться, что такой протекции из нового района вам не будет, ответили ему. - Секретарь райкома там парень молодой, но толковый. Сейчас обком повсюду укрепляет районные партийные кадры.

- А может, на учебу разрешили бы мне, а? Ведь годы уходят... Когда-то мечтал поступить в автодорожный институт. Потом - на факультет журналистики. А сейчас появилось желание - сельскохозяйственный.

- Жалко вас отпускать, - откровенно сказали ему. - Хороших газетчиков у нас не хватает. Но в сельскохозяйственном ведь заочное отделение есть...

3

Жизнь человеческая как недолговечный костер. Вспыхнет он, отгорит, отполыхает, освещая вокруг себя большой или малый кусочек вечного и беспредельного пространства, рано или поздно огонь обессилеет, увянет окончательно, дрова превратятся в золу. Потом и прах этот развеется по земле, зарастет кострище травой, и эту траву будет волновать тот же ветер, который раздувал когда-то огонь...

Еще четыре раза падал на землю снег, засыпал летние холодные кострища и четыре раза по весне таял, оставляя после себя по косогорам, по степным увалам сибирские подснежники, самые ранние цветы. Белые, синие, желтые, как цыплята, и так же, как цыплята, покрытые шелковым пушком, бесхитростные цветы эти ослепительно горели под весенним солнцем, и, если их было в одном месте много, казалось всегда, что снег там еще не стаял.

Димка, Дмитрий Савельев, любил эти цветы. Но он любил не рвать их, а просто смотреть, как они растут, качаясь на холодном еще ветру, как проживают недолгий свой век, изо дня в день поворачивая вслед за солнцем свой венчик из пяти широких лепестков. И всю весну с палкой в руках, в крепких крестьянских сапогах он ходил по степи, по увалам и косогорам, иногда садился где-нибудь на припеке, курил, размышляя о чем-то, поглядывая на молчаливые скалы Звенигоры, на угрюмо еще чернеющую кромку тайги. В тайгу эту, хотя и там расцветали подснежники, он не ходил. Там они были не степные, а лесные. И, кроме того, ему нужен был, видимо, только простор.

Он приехал в Михайловку из Москвы еще зимой, когда лежали метровые снега.

- Поживу я у тебя, мама, немного. А может, и до осени.

- Да насовсем оставайся! - взмолилась Анна. - И председатель колхоза Поликарп Кружилин вон говорит: "Пусть остается. Дом вам поставим. Пусть живет и ничего не делает, только стихи свои пишет".

- Нет, совсем я не могу... А бывший председатель, мой дядя Иван, где сейчас?

- Да он теперь директором совхоза "Степной".

Дмитрию уже шел тридцать четвертый, он был еще не женат.

Когда он пожил несколько дней, мать осторожно спросила, вздохнув:

- Все по ней, по Ганке этой, маешься?

- Все по ней, по Галине, - ответил он.

- Да сколько ж можно, сынок? Она тебе даже не пишет. Вон девчат каких сколько наросло...

- Это для других, мама. А мне она нужна. И она вернется, - сказал он уверенно.

Анна лишь вздохнула еще раз.

Да, Ганка-Галина не писала давно, много-много лет. Они расстались еще весной сорок четвертого, вскоре после того, как освободили от немцев Винницу. Весенний день тот был солнечным, так же, как нынче, цвели подснежники, и Громотуха, на берегу которой они прощались, была вся, до самого горизонта, в цветочных бликах.

Там они и поцеловались - в первый и последний раз.

- Дим, - сказала она ему потом, смущенная, - а второй раз ты меня поцелуешь, когда к нам на Украину приедешь.

- Это когда... сад зацветет?

- Когда сад, - кивнула она. - А может, раньше... Это как получится. А пока переписываться будем. Часто-часто...