Вечный зов (Том 2)

- Да, да... Но он мог... уехать куда-нибудь. У них дел-то! Мог просто заболеть, в конце концов...

- Тут что-то не так! Тут что-то не так! - дважды воскликнула Наташа, поднялась, зажала виски ладонями. Ткнулась в один угол кабинета, в другой. - Я не могу... Я сама... сама должна поехать в Москву!

- Зачем же? Можно же телеграмму дать... Или давай сами позвоним, а? Ведь это просто!

- Ой! - воскликнула Наташа, побледнела вдруг, как стена. - Не надо!

Она выскочила в приемную, села за свой стол, уронила голову и заплакала.

Минут через десять успокоилась, поправила волосы, глянула в зеркальце. Глаза были красными, припухшими. Еще подумав о чем-то, встала и зашла к Нечаеву.

- Федор Федорович... Если можно, я домой... Леночку пора кормить.

- Конечно, конечно... Ты вообще можешь сегодня не приходить. Отдохни.

- Спасибо, - сказала Наташа. - И без меня не звоните в Москву. Мне просто страшно.

- Хорошо, Наташа.

Она вышла из проходной, не обратив внимания, что седоусый охранник, которому она машинально показала пропуск, что-то пробубнил, зашагала по пыльной улице к домику бабки Акулины, глядя себе под ноги, но ничего не видя на земле.

Бабка Акулина встретила ее ворчанием:

- Ты, девка, матерь али кто? Извелась вся девчонка. Есть хочет.

Наташа молча взяла Леночку, вынула тяжелую от молока грудь и дала дочери. Села у оконца и стала глядеть во двор, где копались в пыли куры.

Бабка, погремев у печки заслонкой, достала чугунок со щами, поставила на стол две чашки, положила две ложки.

- Ты что это, касатушка, ревела, что ль?

- Говорят... Мне сказали, что отец мой в Москве.

- Охтиньки! - Старуха всплеснула обеими руками. - Выпустили его с тюрьмы?

- Получается так...

- Ну и слава богу нашему! Справедливей он. Што ж теперь-то! К отцу, что ль, поедешь?

- Ах, не знаю! Прямо голова кругом...

Больше Наташа ничего объяснять не стала.

Покормив дочку, Наташа села к столу, пододвинула к себе чашку.

- Ты кушай, доченька, - суетилась добрая старушка, тоже присаживаясь, поклевывала из чашки. - Тебе дитё кормить, молочко должно быть покрепче. А без вкусу ешь, молоко будет в грудях тонкое. Мальчонке бы еще ладно, они, мужики, потом силу набирают. А женский род другое. Девке с пеленок надо силу набирать внутрь. Девке рожать, род человечий продолжать...

Потом Наташа, почувствовав смертельную усталость, прилегла и быстро заснула, а когда прохватилась, в оконца уже били косые вечерние лучи. В доме не было ни бабки Акулины, ни Леночки, - видно, старуха вышла с ней погулять. Наташа, чувствуя в теле легкость, умылась и вышла во двор. Бабка Акулина сидела в тени у стенки, держа девочку на коленях. Та, выпростав ручонки, тянулась к бабкиному лицу, улыбалась. Старуха что-то тихонько бормотала, морщинистое лицо ее было светлым и молодым в этот момент, и Наташа подумала вдруг, что настоящее-то выражение человеческого лица вот таким и должно всегда быть.

- Во-от и мамка встала-а, - проговорила старушка нараспев, не прекращая с ребенком бесхитростной своей игры. - Мамушка твоя встала, Елена свет Семеновна, да-а... А мы есть опять хотим...

Наташа, улыбаясь, взяла дочь, расстегнула кофточку. Леночка сильно втягивала горячим ртом сосок, иногда больно прижимала недавно прорезавшимися зубками, но Наташе было приятно, и, когда дочь сосала грудь, ощущала полноту бытия и счастья. В эти минуты ничто не имело для нее значения - ни кошмарное прошлое, ни не очень-то благоустроенное настоящее, ни человечье горе, ни полыхающая уж два года жестокая война. Она ощущала только извечным материнским чувством вот эту новую жизнь, которой она дала начало, и тихо удивлялась красоте окружающего - и зеленому топольку за оградой, и синеющему небу, и белым, бесконечно бегущим куда-то по небу облакам.

- Ишь захлебывается, - тихо проговорила бабка Акулина, глядя, как Наташа кормит дочь. - Оголодалась. Малая жизнь, на волосенке держится, а своего требует...

Старуха помолчала, задумавшись о чем-то своем. И проговорила со вздохом:

- Она всякая жизнь-то на волосенке... и большого, и малого. А не кончается... Отчего дочка твоя родилась, понимаешь?

"Оттого, что с мужем спала", - чуть не сказала Наташа, бывшая сейчас в каком-то хорошем и легком настроении, но, почувствовав серьезность бабкиных размышлений, не посмела.

- А вот от этой нескончаемости жизни, - сама ответила старуха на свой вопрос. - Покуда солнышко светит, жизнь не кончится, не замрет на земле-матушке.

"Покуда солнышко светит..." Наташа долго думала над этими словами, почти физически ощущая, как это необходимо, чтоб солнце светило. Даже не для нее самой теперь, а вот для Леночки, для этого крошечного и родного существа, которое появилось "от нескончаемости жизни". Наташа представила себе неясно какие-то далекие дни, далекую жизнь, когда Леночка ее вырастет и будет жить и смеяться где-то в потоках света и солнца. И волосы ее будут солнечными волнами гореть и переливаться, сбегая до плеч.