Вечный зов (Том 2)

За эти два месяца танкисты хорошо отдохнули и отъелись, привели в порядок свои машины. В начале июня их стали посылать на рытье траншей и строительство оборонительных сооружений, которые возводились между Льговом и станцией Лукашевка, танкисты делали все это охотно - разминали тело от долгого уже безделья.

Вместе с военными на устройстве оборонительной полосы работало много жителей Льгова и Лукашевки, в основном женщины, и однажды Семен кидал землю рядом с худой молчаливой девчонкой, голова и лицо которой чуть не до самых бровей были замотаны черным платком. Она работала в одиночестве, ни на кого не обращая внимания, ни с кем не разговаривая, не отвечая на шутки, кидала и кидала землю. По лбу ее обильно сочился пот, щипал, видно, глаза, она отворачивалась, какой-то тряпкой протирала их и часто гладила ладонями свои щеки под платком, будто они у нее чесались.

- Ты бы сняла платок-то... Жарища такая, - сказал ей Семен.

Она впервые подняла на него глаза, и Семен ужаснулся: глаза ее были старушечьи, усталые и тоскливые до немоты, будто сгоревшие и присыпанные пеплом, в них совсем не проникал солнечный свет, не отражался в них.

Семен, ошеломленный, застыл недвижимо. Девушка усмехнулась как-то странно, тоже неживой усмешкой.

- Ладно, я сниму...

Она поглядела вправо и влево. Траншея, которую они рыли, за ее спиной круто заворачивала, рядом никого не было. Девушка грязными пальцами развязала на шее платок, сдернула его, и Семен почувствовал, как разливается холодок у него в груди. Вся голова девушки была покрыта частыми белыми, как бумажные клочки, плешинами, меж которых торчали пучки светлых, коротко обрезанных волос, а во всю правую щеку пузырем лежал красный безобразный рубец. В платке девушка казалась симпатичной и даже красивой, а сейчас стояла перед ним страшная и обезображенная.

- Это... что же с тобой? - спросил Семен, в чем-то пересиливая себя.

- А прокаженная я... - И, глянув на застывшего Семена, еще раз усмехнулась. - Не бойся, я не заразная. Серной кислотой это я себе голову сожгла.

- Сама?! - удивленно выдохнул он.

- Сама...

- Зачем?!

Девушка туго замотала опять голову, отвернулась и, кажется, заплакала.

- Семка, шабаш, - сказал подошедший Вахромеев, поглядел на девушку, Строиться кричат.

- Сейчас... Больно ж, должно, это, - сказал Семен, понимая, что говорит не то.

- Под фашиста лечь, что ли, легче?! - зло повернулась девушка, в глазах ее впервые блеснуло что-то гневное и живое. - Ступай отсюда! Стройся.

- Что ты орешь на меня? - рассердился Семен. - Я перед тобой виноват, что ли?

- Не виноват. И ступай!

Семен повернулся и пошел, спиной чувствуя тяжелый, ненавидящий взгляд. Обернулся - она действительно глядела на него своими мертвыми, стылыми глазами.

- Как тебя звать? - неожиданно спросил он.

- Ну, Олькой Королевой... - Она скривила губы презрительно. - Тебе это очень надо?

Он не видел ее потом недели две - то ли она не ходила больше на рытье траншей, то ли работала где-то на другом конце, - но думал о ней все время, вспоминал ее злые слова: "Под фашиста лечь, что ли, легче?!", вспоминал часто Наташку, и ему казалось, что ее судьба чем-то схожа с судьбой этой Ольки.

По вечерам танкисты стали похаживать в поселок Лукашевку, полностью почти разрушенный немцами, где в длинном кирпичном сарае, уцелевшем каким-то чудом, крутили уже кино. Сперва повадился туда Вахромеев. Он стал вдруг каждый вечер тщательно бриться, а потом и пришивать свежие воротнички из ослепительно чистого, неизвестно откуда взявшегося у него куска новой простыни. Все это Дедюхину не очень нравилось, и он едко спросил однажды, покашливая:

- Гм... Это ты, Вахромеев, где воротнички-то берешь?

- Натокался, товарищ лейтенант, на одну благодетельницу. Может, и вы... Пойдемте. Кусок простыни еще найдется.

- Разговорчики! - повысил голос Дедюхин. - Гляди у меня, не окажись в нужный момент на месте!

Однажды Вахромеев уговорил "сбегать на пару часов в Лукашевку" и Семена, таинственно намекая на что-то. Семен раза два бывал в Лукашевке по службе и до этого, идти ему с Вахромеевым не хотелось, но разбирало любопытство глянуть на его таинственную благодетельницу. Это оказалась особа далеко не молодых лет, рыхлая, со скрипучим голосом, но одетая чисто и аккуратно. Она жила, как и многие, в наспех сколоченном дощатом сарае. На железной койке, недавно покрашенной суриком, лежала пышная постель. Приходу Вахромеева и Семена она обрадовалась, тотчас юркнула куда-то, появилась с костлявой девицей, которая вошла в сарай, прислонилась неловко, боком, к щелястой стенке и побагровела, будто от натуги.

- Это Зойка, мы вместе тут работали до войны в столовке. Официантки мы... Сейчас столовая наша отстраивается, мы покуда на стройке работаем. Знакомьтесь, что ли. Зойка у нас стыдливая. А меня зовут Капитолина.

Семен буркнул свое имя, пожал жесткую ладонь Зойки, жалея, что пришел сюда с Вахромеевым. Думал он в этот момент об Ольке и еще о том, что вот эти две девицы, наверное, напропалую жили с немцами, потому вон и сытые, в теле. Зойка хоть и костлявая, но зад тоже крепкий и намятый.