Вечный зов (Том 2)

- Когда отец повез ее на расправу, Иван этот... Он ее любил, видимо. Он поскакал следом, догнал где-то их. Кафтанов еще не казнил дочь, но остальному Иван помешать не успел... В общем, в схватке Иван застрелил Кафтанова, тело привез к нам в партизанский отряд. Но я... я не поверил ему. Думал - головой атамана хочет выкупить свое бандитство... В общем хотел я его расстрелять тогда. Но Анна кинулась мне и Кружилину, командиру нашего отряда, в ноги, все рассказала... Об одном только умоляла - никому никогда не говорить об ее позоре. "Иначе, говорит, повешусь..." И тогда мы Ивана просто под суд отдали...

Начальник управления поднялся, грузно начал ходить из конца в конец своего небольшого кабинета, застеленного длинной ковровой дорожкой. За окном палило солнце, било в стекла, заливало кабинет нестерпимым светом, и полковник задернул шторку.

- Ну, а Федор... знает, что сделал этот Кафтанов с дочерью?

- Не думаю, - проговорил Алейников не сразу. - Он полагает, что сделал это Иван. Из-за этого у них в семье, я знаю, всю жизнь отчужденность и слезы...

Начальник управления еще раз не спеша, обдумывая что-то, прошелся по кабинету, остановился напротив Алейникова.

- Значит, то обстоятельство, что Федор этот Савельев женат на дочери бывшего кулака и предводителя антисоветской банды, ничего не объясняет... А что же объясняет? И почему теперь ты веришь в честность Ивана Савельева?

Алейников сидел, погруженный в свои мысли, и будто не слышал вопроса.

- Не можете ответить?

- Это трудно, товарищ полковник... Вот я вспоминаю все, что знаю о них обоих... Об их жизни и поведении еще до революции и после. Все их слова, поступки, голос, каким они произносили слова, выражение глаз при этом... И все это окрашивается сейчас для меня другим светом, чем тогда. И я вижу - Федор чужой нам человек по духу, по внутренней сути. А Иван - свой. Эту задачку я не мог решить до сих пор. Как и многие другие... И потому я просил в свое время, как вы знаете, освободить меня из органов.

- А сейчас подтверждаете свою просьбу? - Начальник управления сидел за столом прямой и строгий. Он не спеша протянул руку за очками, надел их и стал как-то еще холоднее, официальное. - Валентика вот этого упустил...

- Сейчас... не подтверждаю, - тихо произнес Алейников.

Начальник управления удовлетворенно кивнул, пододвинул к себе какие-то бумаги, начал читать их, будто забыв про Алейникова. Тот сидел, покорно ожидая своей участи, своего приговора.

Наконец начальник фронтового управления медленно и тяжело поднял голову. Но проговорил совсем не то, чего Алейников ожидал:

- Не кажется вам, что этот Валентик мог быть агентом Бергера? Или как-то связанным с ним?

- Это... это вполне может быть, - ответил Алейников. - Но данных нет...

- Данных нет, - усмехнулся полковник. - Если бы они были, он, надо полагать, не процветал бы у нас тут столько времени.

Слово "у нас" Алейников сразу же отметил, в душе шевельнулось облегчение.

- Ты его упустил, тебе его и поймать хорошо бы.

- Я готов выполнить любое задание, товарищ полковник.

- А задание тебе будет такое, видимо... Шестоковская "Абвергруппа" в связи с приближением наших войск уберется, понятно, куда-то подальше, на новое место. Наша задача - не допустить этого, уничтожить ее и захватить все документы. У Бергера могут быть ценные документы, касающиеся других групп "Виддера". Как это сделать?

- Сейчас единственная возможность - с помощью партизанского отряда Баландина, - тотчас сказал Алейников.

- Это понятно. Я говорю - подумай, как это сделать, кого из чекистов возьмешь с собой в тыл... Словом, разработай весь план операции, который мы согласуем с Москвой.

- Слушаюсь, товарищ полковник! - с откровенным теперь облегчением воскликнул Алейников.

* * * *

Решение уйти из органов внутренних дел у Якова Николаевича Алейникова созрело окончательно через несколько месяцев после начала войны. Но мучительные отношения с Верой Инютиной послужили причиной того, что рапорт на имя начальника Управления НКВД по Новосибирской области с просьбой освободить его от работы и отправить на фронт всю осень 1941 года пролежал в громоздком железном сейфе, стоявшем в углу его служебного кабинета.

Последний, неимоверно тяжкий разговор с Верой в тот непогожий осенний день как будто острым ножом исполосовал, искромсал все в груди, свистевший за окном ветер словно выдул из него все живое, застудил кровь, ладони стали холодными, как ледышки, и прикасаться ими к собственному телу было противно до омерзительности. На второй или третий день после этого разговора он вспомнил о рапорте, достал его из сейфа, перечитал, разорвал, написал новый, более сдержанный и лаконичный, запечатал в пакет. Однако отправлять в область его не стал, а повез в Новосибирск сам.