Вечный зов. Том I

…И это правильно сказала Анна. Угадала. Но, может, бросил бы тогда Федор все же ее, бросил из-за неприглядности, некрасивости, — ну никакого просто сравнения не выдерживала она с Анфисой, — да что-то странное, непонятное стало происходить с Анной. Вдруг она быстро начала входить в тело, округляться, будто костлявая телка, выпущенная после голодной зимы на щедрые выпасы, быстро начали набухать крохотные комочки ее грудей, выпрямляться стан. На скулах ее все ярче заиграл румянец, большие серые глаза прорезались в стороны, удлинились, зажглись в них радостно-светлые огоньки. Они по-новому осветили все ее лицо, и Федор увидел, что в привлекательности оно не уступает теперь Анфисиному. Шея у Анны, когда-то вялая, дряблая, начала принимать гордый изгиб, щупленькие бедра налились. И однажды — было это уже в ноябре, стоял на редкость теплый осенний день, кажется, один из последних в том году, — Федор увидел Анну со стороны и ахнул: по улице, освещенная солнцем, не спеша проходила невиданно красивая, высокая женщина, гордо несла на крепкой, словно выточенной, шее голову с тяжелыми светлыми косами, чуть распущенными на концах. И казалось, что это не косы, а горячие солнечные ручьи, стекая с головы, играют за ее гибкой спиной.

А в тот день была среда. Федор, как обычно, встретился с Анфисой. Он пошел на это свидание по привычке, шел и думал не об Анне даже, а о той высокой красавице, что прошла в полдень по улице, как видение. И он не заметил, что Анфиса была в тот вечер испуганно-встревоженная, вялая. Потом она заплакала и сказала жалобно:

— Краски-то не идут другой месяц… А вчерась ка-ак затошнило…

— Доигрались мы, — поморщился Федор.

— Ага, — глотнула слезы Анфиса. — Я давно думаю: что такое? А седни у матки спросила. Она с кулаками на меня: «С кем набегала, сучка?!»

— Ну? Сказала?!

— Нет… Не велел же ты. Она на Кирюшку думает. Что ж теперь, Федя?

— И пусть думает. А ты не говори. Поняла? Не говори!

— Да ты что? Не буду… Не скажу.

— Ну вот… — вздохнул он облегченно. — А это — ничего, мать выживет неприметно.

— А… зачем? Может…

— Подумай сама: к чему сейчас дитё нам, в такое время? Да и засмеют тебя… А потом больше…

Федор, все думая об Анне, хотел сказать Анфисе: «А потом больше давай не встречаться, давай покончим на этом, а то опять доиграемся». Слова так и рвались с языка, но он почувствовал, что убьет этим сейчас девчонку насмерть — утопится она или еще что с собой сделает. Еще он подумал, что после порвать с ней удобнее будет и легче, и проговорил, поправившись на ходу:

— И потом — пока не надо нам встречаться… Пока все это не ликвидируется. Да оно и где теперь? Снег вот-вот ляжет.

Анфиса плакала, пригнув к коленям голову, плечики ее тряслись.

— Это вот зря, слезы. Кирюшка-то Инютин что?

— Что? Ходит, как хвост пришитый. Я прогоняю его, а он не идет. Догадывается он, что мы с тобой, знает… Вслух не говорит, правда.

Федор и без того понимал, что Кирюшке все известно. При встречах тот хмурился, но спрашивать напрямик ничего не спрашивал.

А дня четыре спустя, перед самым снегом, произошло следующее.

В понедельник во второй половине дня на своей усадьбе после долгого отсутствия объявился сам Кафтанов. Федор вместе с Инютиным сидел под деревянным навесом. Они пили чай и наблюдали, как старики и бабенки ссыпают в завозни намолоченную рожь. Кафтанов прикатил в плетеном коробке, на козлах сидел Ванька. Выпрыгнув из коробка еще на ходу, Иван забежал вперед, повис на мордах разгоряченных лошадей. Кафтанов, красный, как заходящее солнце, на сильном взводе, с ходу подлетел к Инютину, схватил за лисью бороду.

— Т-ты, рыжий пес! — И отшвырнул его. Старик грохнулся навзничь. — Вста-ать! — Кафтанов безжалостно начал пинать под бока старосту и своего управляющего.

— Господь с тобой, Михаил Лукич… Батюшка наш… — испуганно бормотал старик, проворно, однако, вскакивая, несмотря на свою деревяшку. — Господи, помилуй…

— Кого в помощники ты себе взял, а?! — свирепо заревел Кафтанов. — Кому такую работу антиллигентную определил?! Я кому приказывал, чтоб не трогать с лесозаготовок его, в тайге сгноить, неслуха окаянного!

Федор, еще когда Инютин приставил его навроде начальника к бабам-жницам, подумывал беспокойно: Кафтанову это не понравится. Но никак не предполагал, что хозяин расстервенеет до такого предела.

— Ванька-а! — крутнулся меж тем Кафтанов, взбороздив каблуками землю. — Подай плеть!

Иван подал, ни на кого не глядя. И не успел Федор опомниться, как его плечо обожгло, словно разрезало наискось.

— Эт-то за службу те плата! За норов твой…

Федор метался возле стены завозни, уворачивался, но плеть, как змея, настигала его и жалила.

— А эт-то за Анну! С-сволота! Ты к кому грязные руки протянул? Как спички обломаю! Ноги выдерну!!