Вечный зов. Том II

— Осталось четыре снаряда, — вдруг раздался трезвый и спокойный голос Ивана Савельева.

«А горючее?!» — прожгло Семёна, он глянул на прибор.

— Бей!

Выстрела Семён не услышал, только видел, как вздыбилась под второй вражеской пушкой земля и как на чёрной подушке приподнялось орудие и в эту подушку же провалилось.

— Товарищ старший лейтенант! Горючее на исходе!

— Чего орёшь? Знаю, — сказал Дедюхин. И, помолчав, спросил: — На сколько хватит?

— Километров на двадцать…

— Ясно, — усмехнулся в шлемофоне Дедюхин. — Тут где-то деревня Соборовка должна быть…

— Вань, ты выйди, спроси дорогу, — насмешливо посоветовал стрелок-радист.

Это были последние слова Вахромеева.

— Позубоскаль у меня! — разозлился Дедюхин, не зная, что стрелок-радист уже мёртв и ничего не слышит. — Напитался безобразиями от Капитолины своей… Ну-ка, бросай пулемёт, попытайся вызвать кого… Может, кто знает, что там, в Соборовке? Вахромеев… Вахромеев!

Но Вахромеев молчал. Пуля ударила ему прямо в лоб. Он немного сполз с сиденья. Кровь двумя струйками сочилась по лбу, капала с грязных бровей на щёки. Но этого никто из экипажа не видел.

* * * *

…Соборовка была на виду, за худым лесочком, она вся горела, по окраинам деревни стояли особенно высокие и чёрные космы дыма. Закручиваясь жгутами, они словно ввинчивались в дымное марево, расползшееся по всему небу.

— А если там немцы, товарищ старший лейтенант? — прокричал Семён, припав к смотровой щели.

Грязный и едкий пот застилал глаза, хотелось сбросить шлемофон к чёртовой матери или хотя бы вытереть глаза какой-нибудь промасленной тряпкой, но сделать было нельзя ни того, ни другого. Танк летел в низину по разрытой снарядами земле, на которой не было живого места, нырял в ямины и с рёвом вылетал оттуда, чтобы снова ткнуться в рытвину.

— На сколько ходу горючего-то?

— Совсем уже нет. На этом самом пару едем, который воздух портит…

— Ну вот, а тут авось… Не должны бы они её взять.

— Вы ж с командиром полка говорили. На Ольховатку раз прут…

— Соборовку они, может, и обошли, а взять не могли, по-моему, — сказал Дедюхин упрямо. — Эх, Вахромеев! Что Капитолина-то скажет теперь, а, Семён?

Семён хотел что-то ответить — что, мол, тут скажешь, да и самим ещё надо выжить, — как вдруг мотор, захлебнувшись, почихал и умолк. Тяжёлый танк словно врезался в тугую резиновую стену, стена спружинила, но выдержала, стальная громадина прорвать её не смогла — не хватило силы — и остановилась. Семён качнулся вперёд.

— Горючее кончилось! — прокричал он, задыхаясь.

— Самолё-от! «Ю-юнкерс»! — ударил по ушам чей-то незнакомый голос так, что в голове зазвенело. Семён не сразу и разобрал, что это кричит дядя Иван. В эти секунды он всё ещё думал почему-то о Капитолине, вдруг отчётливо вспомнил, как она, опустив голову, смущаясь, но с нотками радости в голосе произнесла недавно: «Вахромейчик меня вроде зарядил наконец-то». И у него мелькнуло: «А что, если и Олька… если я её тоже, как Вахромейчик? А Наташка ничего не знает…»

Рядом что-то ухнуло — точно глыба земли отвалилась и упала глубоко вниз. Звук был глухой, нестрашный и что-то напоминал. И Семён в следующее мгновение вспомнил — что. Километрах в семи от Шантары вниз по течению Громотухи был высокий, тридцатиметровый глинистый яр. Вешние воды с каждым годом подмывали его всё сильнее. На кромку яра выходить было опасно, она была вся в трещинах, многопудовые глыбины земли время от времени отламывались и падали вниз, в воду. И всё-таки в детстве Семён любил туда ходить. Было до жути интересно глянуть с яра вниз, на грозно бурлящую далеко внизу Громотуху. А ещё интереснее было найти отслоившуюся уже от кромки яра земляную глыбину, которую удерживали только травяные корешки. Если тронуть ногой такую глыбину, она угрожающе качнётся. И часто Семён, стоя одной ногой на более или менее надёжной кромке яра, другой упирался в трещину и, рискуя сорваться вниз и сломать шею, раскачивал отслоившуюся земляную глыбу до тех пор, пока травяные корешки не обрывались и тяжёлый, центнера в полтора, а то и больше, кусок глины не летел вниз. Через какие-то секунды снизу доносился глухой и тяжкий звук, похожий на взрыв. «Он походил вот на такой же, как этот», — мелькнуло у Семёна, но в следующее мгновение в шлемофоне кто-то тяжко задышал, захрипел: «Кузьмич… Кузьмич…», а танк стал наполняться едким дымом.

— Горим! Спокойно, товарищи… Командира убило. Слушай мою команду…

Это, задыхаясь, проговорил Алифанов, но команды никакой не последовало, а может, Семён её просто не расслышал. Со скрежетом откинулась крышка люка, и тотчас по броне начали хлестать автоматные очереди. Дым в танке становился гуще, Семёна давило удушье, и он будто чувствовал, как накаляется броня. «Остались или нет у Алифанова ещё снаряды? — подумал Семён тревожно. — Ведь рванёт… Кажется, не осталось… И горючего нет».

Эта мысль почему-то успокоила, будто немецкие автоматчики, поливающие огнём неподвижный горящий танк, никакой опасности уже не представляли, как и сам пожар. Ныло только у Семёна сердце, тупо стучало в мозгу: «Вот и Дедюхина… Вот и Дедюхина…»