Ведьма

«Оказывается, нам ничто человеческое не чуждо», – подумал Михаил и нехотя отправился на помощь.

– Вставайте, – сказал он, склоняясь над пострадавшим и протягивая ему руку. – Вставайте и приведите себя в порядок, нам скоро работать.

Имранович оттолкнул протянутую руку, сел, тыльной стороной ладони вытер слезы. Превратившиеся в зрителей пассажиры хранили гробовое молчание. Они словно все понимали без слов, читая какие-то невидимые субтитры.

«Ну да, мы же все тут экстрасенсы, – подумал Миша, – причем не хухры-мухры, а серьезные ребята. Мы сами все чувствуем».

Но на всякий случай он пояснил:

– Не обращайте внимания, это нервы.

Экстрасенсы сделали вид, что поверили.

Более или менее успокоившись, Рустам Имранович все-таки поднялся на ноги и проследовал к своему месту. Поразмыслив секунду, он сел чуть дальше от Михаила, в противоположный угол. Михаил не возражал.

Ах, какие мы нежные, какие мы ранимые. Ах, как мы боимся проникновения в нашу личную жизнь, ах, ах, ах… Черт возьми, почему он не вломил ему по полной программе здесь же, на месте – да так, чтобы голова взорвалась, как арбуз! Это было бы справедливо.

Михаил закрыл глаза, попытался успокоиться и окружить себя воображаемым железным щитом. Никто не должен видеть и чувствовать его состояние, потому что это может здорово навредить общему делу.

Он не успел. Автобус остановился и заглушил двигатель.

– Приехали, – крикнул из-за ширмы водитель.

Петр Иванович Суслопаров восходил на свою Голгофу… Сравнение, конечно, не в мою пользу, но что вам за дело, какая у меня Голгофа? Она, между прочим, у каждого своя: кто-то берет на себя грехи всего человечества на две тысячи лет вперед, даже не подозревая, сколько дерьма может наворотить человечество за этот срок, а кто-то платит за скромные удовольствия, выпавшие на собственную задницу. Вот только не надо мне ваших оваций и уж тем более камней, я как-нибудь сам, под свой аккомпанемент…

Он миновал третий этаж, постоял, послушал. Ни черта не было слышно, все заглушали удары сердца и шумное дыхание. Стар ты стал, Петр Иваныч, стар. Сначала ты стал пенсионером, и это тебя серьезно огорчало, но теперь выясняется, что те огорчения ни в какое сравнение не идут с нынешними. Ты теперь не просто пенсионер, ты теперь еще и старая развалина, и впереди у тебя – конец тоннеля без всякого божественного света.

«А потом вы все будете гореть в аду! В аду, чертовы выродки, и всех ваших благих дел не хватит, чтобы купить там жалкий стакан воды!»

Он вспомнил проклятие Агнессы, и по спине побежали мерзкие холодные мурашки. А ведь до этой безумной бабы остался один этаж, всего два несчастных пролета, и, чтобы попасть в собственную квартиру и забаррикадироваться, нужно пройти мимо квартиры Агнессы, а у нее за дверью что-то происходит, в этом нет никаких сомнений. Он слышал даже отсюда, как там у нее в прихожей что-то шевелится, что-то большое и мохнатое, поводя усами…

«Тьфу, кретин, ничего там нет и ничего там не происходит, топай спокойно к себе домой и забудь эти идиотские страхи. Она всего лишь одинокая и несчастная баба, слетевшая с катушек, мало ли таких в нашем доме? Да их навалом кругом! От каждой будешь шарахаться, старый дурак?

Ага, не каждой из них твой племянник при твоей молчаливой поддержке надавал по башке. Молись, чтобы у нее действительно не было родственников, которые могли бы выяснить, что случилось, и принять соответствующие меры. Тогда ты будешь не просто пенсионер и не просто старик, но еще и каторжник. Тьфу, прости господи…»

Суслопаров убедился, что дыхание нормализовалось и сердцебиение пришло в норму, и двинулся дальше. Он миновал один лестничный пролет, остановился на промежуточной площадке, посмотрел вниз в маленькое окошко, расположенное почти у самого пола. Женщины на крыльце продолжали трепать языками, и Петр Иваныч был уверен, что они ушли очень далеко от первоначальной темы разговора. Интересно, что они обсуждают сейчас? Цены на продукты или какое-нибудь телевизионное «мыло»? Им ведь на самом деле по барабану, что происходит у соседей.

Он поднял голову. Восемь ступенек вверх – и ты почти дома. Хорошо, что догадался взять водочки в магазине, а то сегодня что-то очень уж страшно. Уже и так не спишь ночами, все прислушиваешься и прислушиваешься – не грохнет ли там оконное стекло в квартире Агнессы (насколько проще было бы всем, если б она решила выбросить свое ненавистное сексуально озабоченное тело с четвертого этажа на улицу), не завизжит ли пылесос посреди ночи, не зажурчит ли вода в ванной… и не возопит ли снова этот ужасный голос, словно вещающий из преисподней. Когда это низким монотонным гулом просачивается сквозь стену, всасывается к тебе в желудок, вгрызается в мозг – и так на протяжении часа или даже двух, – ты думаешь уже не о спасении души своей грешной, а о скорой и жестокой расправе над ближним.

Все-таки хорошо, что он купил сегодня водочки. Надо будет выпить, закусить и лечь спать в дальней комнате. Авось пронесет.