Ведьма

Наполовину сгоревший Федор встал у Генкиных ворот, поулыбался черным ртом и захромал к избе Ломакиных. Там он позвал Семена дребезжащим голосом. Семен вылез из подпола, пошел, как пьяный, но его успели загородить иконой, не пустили… Подождав немного, Федор отправился к кладбищу, пошатал обелиск Прокопия, оставив паленый след, а потом разыскал свою могилу и грянул оземь, стаял…

Лукерью с сыном нашли на пустыре и гнали до самой Ширшемянки.

— Убирайся, ведьмачка! — орали из толпы. — Су-ука! На-ка, еще вот!

Камень угодил Лукерье в голову — ведьма упала, бабы кинулись топтать ее, кто-то вылил ей на спину дымящуюся смолу… Сыночка ее огрели палкой. Услыхав его жалобный крик, Лукерья очнулась, взвилась и неведомо какой силой растолкала баб… Схватив сыночка за руку, она побежала к воде; молния разрезала небо, и в ее мгновенном свете все видели, как Лукерья с сыном исчезли в водовороте, закружившемся вдруг у самого берега… А дальше была уже только темнота и глухие раскаты грома…

— Ге-енк! Где тебя лешак носит, охламонище? — гневно кричала Генкина мать. — Опять, что ль, дитев пужаш? А ну, спать живо, не то портки-то спушшу, не посмотрю, что жених ужо!

— Сеанс окончен, граждане-товарищи, — оскорбленно вздыхал Генка. — Ладно, левой-правой, марш по люлькам!

Никто не двигался с места; Загадка начинал жалобно скулить, а Васятка, забившийся от страха под дырявую корзину, осторожно шевелился там и шептал зачарованно:

— Так они не утопли, Геннадий Никодимыч?

Все знали, что Лукерья с сынком не утопли, Генке и самому не терпелось дорассказать историю, он высовывался из окна и возмущенно орал:

— Да щас, маманя, я ж стих учу на память, Бородавка велела перед сном, чтоб из головы не вылетело! Обождите чуток, не сбивайте, не то сначала придется!

Перед научной методикой Генкиной учителки мать робела, победно послушав тишину, Генка возвращался на ящик и продолжал рассказ.

До войны Остров носил гордое название — Первая Лесобиржа, и у его причалов со стороны деревни Уймы швартовались даже морские суда, заходившие в Двину за лесом или на зимний ремонт. Народу на Первой Лесобирже было тьма-тьмущая, три улицы бараков да еще казенные избы переселенцев, приехавших по оргнабору с голодной Пинеги. Жить старались прочно: берега Острова, разбиваемые каждую весну ледоходом, укрепили заграждением из бревен, поставили новый Дворец культуры с бильярдной и кинозалом, рядом раскатали футбольное поле, выстроили лазарет и детсад. Иностранные морячки часто шастали по Острову, и однажды вся Первая Лесобиржа сбежалась глядеть на негров, про чье существование знали, конечно, из газет и антирасистских плакатов, но чтоб вот так, с близкого расстояния…

— Чюда света! — нервно улыбались мужики, а бабы плевались и видели в «нехрах» явственный облик сатаны, прятались от сглаза в бараки, отчаянные же пацаны ходили за неграми по пятам и все ждали, когда они пойдут в Восьмой барак к бабке Лукерье, ведь нечистая сила завсегда снюхается… Но негры равнодушно миновали Восьмой барак и отправились в бильярдную пить водку, Генкин батя (после Беломорканала в Ширше его не прописывали, а брали только на Лесобиржу разнорабочим, мать замаялась от его тайных ночных приходов и, умолив нового председателя, вместе с Генкой перебралась на Остров) уверял потом:

— Да не, какие ж то диаволы, которы со стопарика хмеляют, а с пол-литры уже под столом? Хлипота одна — точно говорю, всех чертей с ведьмачками НКВД давно повывело как класс, последние, может, на Соловках догнивают!

Однако мать была уверена, что нечистую силу даже НКВД не одолеет, и продолжала винить Лукерью во всех островских несчастьях. И когда по лесобиржевскому «блину» объявили войну, первая мысль у нее, как и у остальных баб, была — это ведьма наколдовала! Потом-то, конечно, бабы поутихли, дотумкали, что не с их Восьмого барака придумывалось, да и жалко стало Лукерью, так она извелась, почернела с той поры, как забрали ее сыночка на фронт. Мобилизация случилась неожиданно — высадившийся на рассвете отряд пошел собирать по баракам даже тех, кому до восемнадцати еще месяц-два, — вот Лукерья и не успела наведьмачить, упредить своей главной беды…