Ведьма

Великий XVIII в., названный Гегелем царством разума, был еще в значительной степени царством человечности.

Высокопоставленные дамы, вроде внучки госпожи де Севинье, очаровательной госпожи Симиан, завладевают девушкой и прижимают ее к своей груди. Жены янсенистов — явление еще более прекрасное и трогательное! — отличавшиеся такой чистотой, столь щепетильные в своем кругу, суровые до крайности, приносят закон в жертву милости, обвивают руками шею гонимой девушки, очищают ее своими поцелуями, вновь крестят ее своими слезами.

Если Прованс отличается страстностью, то он в особенности достоин удивления в подобные моменты страстного великодушия и истинного величия. Нечто подобное можно было видеть в дни первых триумфов Мирабо, когда он собрал вокруг себя в Марселе миллион людей. И уже здесь перед нами великая революционная сцена, грандиозное восстание против тогдашнего глупого правительства и против покровительствуемых Флери иезуитов, единодушное восстание во имя человечности и жалости, во имя защиты женщины, варварски погубленного ребенка. Иезуиты вообразили, что смогут среди черни, среди своих клиентов и нищих, сорганизовать тоже своего рода народ. Они вооружили его колокольчиками и палками, чтобы оттеснить Кадьеров. Так назывались обе партии. Последняя партия охватывала всех. Марсель поднялся, как один человек, и устроил овацию сыну адвоката Шодон. В своей симпатии к своей землячке Тулон пошел так далеко, что народ хотел сжечь иезуитский дом.

Самое трогательное свидетельство сочувствия Екатерине вышло, однако, из монастыря Оллиуль. Простая пансионерка, мадемуазель Агнесса, юная и робкая, последовала порыву сердца, бросилась в водоворот памфлетов, написала и напечатала апологию Кадьер. Это широкое и глубокое движение отразилось и на парламенте. Враги иезуитов подняли голову, окрепли до того, что перестали бояться угроз свыше, кредита иезуитов и версальских громов, которые мог обрушить на них Флери.

Даже друзья Жирара, видя, как их число уменьшается, как редеют их ряды, желали скорейшего суда.

Он имел место 11 октября 1731 г.

Лицом к лицу с народом никто не осмелился поддержать жестокую резолюцию суда о повешении Екатерины. Двенадцать советников пожертвовали своей честью и оправдали Жирара. Из остальных двенадцати несколько янсенистов присудили его к костру как колдуна, трое или четверо других, более разумных, осудили его к смерти как преступника. Так как голоса разделились, то председатель Лебре пригласил добавочного судью. Тот голосовал за Жирара. Оправданный от обвинения в колдовстве и других преступлениях, повлекших бы за собой смертную казнь, он был передан как исповедник и священник для духовного над ним суда тулонскому фискалу, его близкому другу Лармедье.

Большинство, равнодушные, были удовлетворены. Этому приговору было уделено так мало внимания, что еще до сих пор говорят и повторяют, что «оба обвиняемых были оправданы». Это совершенно не верно. Екатерина продолжала считаться клеветницей и была осуждена видеть, как ее записки и показания были разорваны на клочки и сожжены рукою палача.

Была еще одна страшная подробность, подразумевавшаяся сама собой. Так как Екатерина была таким образом заклеймена, обесчещена как клеветница, то иезуиты должны были продолжать подземную работу и использовать свои успехи у кардинала Флери, должны были навлечь на нее секретные и произвольные наказания. Город Экс прекрасно понял это, понял, что парламент не отсылает Екатерину, а выдает с головой. Отсюда страшная ярость против президента Лебре, который под влиянием всеобщих угроз потребовал присылки полка солдат.

Жирар бежал в закрытой коляске. Его узнали и убили бы, если бы он не спасся в иезуитской церкви, где мошенник принялся служить мессу. Ему удалось бежать, и он вернулся в Доль, окруженный почетом, прославляемый своим орденом. Здесь он умер в 1733 г. как святой. Куртизан Лебре умер в 1735 г.

Кардинал Флери сделал все, что хотели иезуиты. В Эксе, Тулоне, Марселе масса людей была осуждена на изгнание или брошена в тюрьму. В особенности виновным оказался Тулон, жители которого носили под окнами жирардинок портрет Жирара, и по всему городу священную треуголку иезуитов.

На основании приговора Екатерина могла бы вернуться в Тулон, к матери. Но я думаю, что ей не позволили вернуться на горячую почву родного города, так красноречиво высказавшегося в ее пользу.

Как же поступили с ней?

До сих пор это осталось тайной.

Если уже один факт расположения к ней считался преступлением, каравшимся тюрьмой, то едва ли можно сомневаться, что она сама была в скором времени брошена в темницу, что иезуитам ничего не стоило получить из Версаля lettre de cachet, на основании которого они заперли бедную девушку на замок, чтобы вместе с ней похоронить столь печальное для них дело. Без сомнения, они выждали время, когда публика отвлечется от этой истории, отдаст свое внимание другим делам. Потом когти врагов снова схватили ее и похоронили в каком-нибудь безвестном монастыре, в каком-нибудь in pace.