Ведьма

Как духовный судья, так и представитель короля были уже не более как игрушками в руках иезуитов. Все в городе видели это и содрогались. В декабре, январе и феврале братья Кадьер составили и распространили жалобу по поводу отказа в правосудии и зависимости свидетелей. Впрочем, и сами иезуиты поняли, что не могут более держаться на своей позиции, и обратились к помощи свыше. Самым лучшим выходом им казалось простое решение Большого совета, который взял бы дело в свои руки и замял бы его (как Мазарини поступил с делом монастыря в Лувье). Канцлером тогда был Агессо, и иезуитам было не желательно, чтобы дело рассматривалось в Париже. Они не выпустили его из Прованса. 16 января 1731 г. они добились королевского указа, в силу которого прованский парламент, где у них было немало друзей, должен был высказать свое суждение на основании допроса, учиненного двумя из его советников в Тулоне.

В самом деле, в город прибыли мирянин Фокон и церковный советник Шарлеваль и прямо отправились к иезуитам. Эти стремительные комиссары так мало скрывали свое жестокое и явное пристрастие, что вызвали лично Екатерину, как поступают только с обвиняемыми, тогда как Жирар был вежливо приглашен и оставлен на свободе: он продолжал служить мессу и принимать исповедь. А истица находилась взаперти, в руках своих врагов, святош Жирара, целиком отданная во власть их жестокости.

Добрые урсулинки приняли ее так, как будто им было поручено убить ее. Они дали ей келью сумасшедшей монахини, которая грязнила все своими нечистотами. Екатерина лежала на соломе сумасшедшей, среди отвратительного запаха. Только с трудом ее родственники могли ей на другой день принести одеяло и матрац. В качестве сторожа и сиделки к ней приставили тень Жирара, послушницу, дочь той самой Гиоль, которая ее совратила, дочь, во всех отношениях достойную матери, способную на самые зловещие поступки, опасную для ее стыдливости, а может быть, и для ее жизни. Екатерину подвергли самому жестокому для нее наказанию, отняли у нее права исповедаться и причащаться. С тех пор, как она не причащалась больше, она снова впала в свою болезнь. Ярый ее враг, иезуит Сабатье, явился в ее келью и – явление новое и странное! – принялся подкупать ее, искушать причастием. Началась торговля. Ей дадут причастие, если она признается, что она клеветница, что она недостойна причастия. Она, быть может, согласилась бы на такое условие в припадке чрезмерного смирения. Но, губя себя, она погубила бы кармелита и своих братьев.

Вынужденные прибегать к фарисейским хитростям, враги Екатерины принялись превратно истолковывать ее слова. То, чему она придавала мистический смысл, они понимали или делали вид, что понимают в грубо буквальном смысле. Избегая этих ловушек, она обнаружила, вопреки ожиданиям, большое присутствие духа. Самым коварным средством, придуманным, чтобы лишить ее сочувствия публики, натравить на нее остряков,– было дать ей любовника. Заявили, что она предложила молодому плуту бежать с ней, скитаться по свету.

Тогдашние вельможи, любившие брать себе в услужение детей, юных пажей, охотно выбирали для этой должности наиболее красивых сыновей своих крестьян. Так поступил епископ с маленьким мальчиком одного из своих мужиков. Он пообчистил его, а когда его фаворит вырос, то постриг его в духовное звание, чтобы повысить его положение, сделал аббатом, а в двадцать лет священником. То был аббат Камерл. Выросший в лакейской, он, как это часто бывает с деревенскими детьми, остался полуобразованным, глупым и хитрым мужиком. Он сразу понял, что, приехав в Тулон, епископ обнаруживал интерес к Екатерине и был мало расположен к Жирару. Чтобы понравиться ему, а также позабавить его, он стал выслеживать в Оллиуле их подозрительные отношения. Как только епископ изменил свою точку зрения, убоявшись иезуитов, Камерл с тем же рвением активно служил Жирару и помогал ему против Екатерины.

И вот он явился, как некий второй Иосиф, и рассказал, что мадемуазель Кадьер (подобно жене Пентефрия) хотела соблазнить его, поколебать его добродетель. Если бы это было так, если бы она сделала ему такую честь и почувствовала к нему мгновенную слабость, то он был бы тем большим негодяем, если бы хотел ее за это наказать, воспользоваться неосторожным словом. Однако полученное им воспитание пажа и семинариста исключает такую честь, как и женскую любовь.

Екатерина прекрасно выпуталась, покрыв его позором. Видя, как победоносно она отвечает, оба недостойных комиссара парламента сокращали очные ставки, число ее свидетелей. Из 68, на которых она указала, они допустили только 38. Не соблюдая ни сроков, ни судебных формальностей, они ускорили очную ставку и, однако, не достигли желаемого. Еще 25 и 26 февраля она повторила безо всяких изменений свои отягчающие показания.