Ведьма и парашютист

Курица хотела было возразить, но глянула на его сердито ощеренный рот и смирилась - послушно позвонила Инге и убралась восвояси. Избавившись от этой помехи, Отто направил кресло в туннель. Ему так не терпелось разведать, чем занимается дочь наедине со своим парашютистом, что он проехал через туннель меньше, чем за час. Были, конечно, минуты, когда ему становилось страшно, что затея эта ему не по силам, и хотелось повернуть назад - он не учел, сколько в этом проклятом туннеле мостиков и поворотов, - но он преодолел свою слабость и, в конце концов, задыхаясь и хрипя, выкатил кресло в коридор жилого этажа замка.

За время его путешествия по туннелю за окнами совершенно стемнело и в коридоре было тихо, даже телевизор не бормотал ни в кухне, ни в салоне. Стараясь двигаться бесшумно, Отто медленными плавными толчками подъехал к дверям спальни Инге и прижал ухо к дереву чуть повыше замочной скважины - в его положении это было непросто, но он разработал технику подслушивания еще когда следил за романом дочери с Карлом. Похоже, что в спальне никого не было - он так натренировал свое здоровое ухо, что мог через дверь слышать ее дыхание, тем более, что он вынудил тогда Клауса тайно просверлить в двери две крошечных дырочки. Молчание Клауса стоило ему пригоршню марок, которые он в три приема выудил из кошелька Инге.

Если Инге нет в спальне, то где она может быть, - неужто все еще в свинарнике? Конечно, она могла уехать куда-нибудь, но, оглядевшись, Отто заметил белые сапоги, небрежно брошенные под белым плащом, висящим на вешалке, и рядом на крючке связку ее ключей. Значит, она была где-то поблизости. Мысль о том, что она там с парашютистом, оглушила его таким болезненным толчком крови в затылке, что он на миг задохнулся и нечаянным судорожным движением нажал на педаль кресла. Кресло дернулось и мягко стукнулось об стенку. Отто замер в ужасе - сейчас она его обнаружит!

И тут он услышал ее смех, совсем рядом за стенкой - светлый, переливчатый, полный колокольчиков.

- Ну уж сразу и рабство! - воскликнула она. Отто давно не слышал, чтобы голос дочери звучал так легко и раскованно. - Обыкновенная работа за деньги.

Звякнула ложечка о стакан - похоже, они всего-навсего пили чай - и незнакомый мужской голос спросил:

- Но должен же я знать, что за работа и что за деньги?

А Инге - всегда такая серьезная, такая четкая в расчетах, - надо же! увильнула от ответа:

- Деньги - в размере вашего долга, работа - в размере ваших денег.

Незнакомый голос опять зазвенел ложечкой о стакан, но не раздраженно, нет, совсем не раздраженно! - просто зазвенел ложечкой о стакан:

- Все-таки выходит - рабство.

Она быстро перебила:

- Рабство, не рабство - неважно! Согласны вы или нет?

Голос медлил с ответом, плавно помешивая ложечкой в стакане и уж, конечно, оббегая жадным мужским взглядом по всем изгибам статного тела дочери - Отто, и не видя, чувствовал этот липкий, внимательный взгляд. Когда Инге приходила домой после своих городских поездок, от нее так и шибало электрическим зарядом скопившихся на ее коже мужских вожделений. Налюбовавшись всласть, Голос сказал:

- Конечно, не согласен. Но у меня как бы нет другого выхода.

Она опять засмеялась:

- Вот и отлично!

Холодная рука стиснула сердце Отто, и оно на миг остановилось, чтобы вернуться к жизни с лихорадочным ускорением. За стеной опять зазвенела посуда, на этот раз прозрачно - стаканы и блюдца о серебряный поднос, динь-динь! За ними более сурово - ложечки и ножи, дон-дон! Скрипнул отставленный стул - пора было удирать. Отто сейчас только не хватало, чтобы дочь застукала его под своей дверью. Но не мог же он уехать, так и не узнав, останется ли она в комнате парашютиста на ночь или уйдет к себе.

Он осторожно вырулил по узкой наклонной дорожке вниз, в парадную столовую, откуда начинался подземный туннель. Звуки из комнаты сюда не доносились, но пока Отто переводил дыхание, в коридоре невидимо отворилась дверь и опять звякнула посуда на подносе, теперь уже совсем близко. Отто затаился в полутьме за спиной рыцаря в стальной кольчуге. Он даже закрыл глаза, как делал в детстве, когда играл с бонной в прятки.

- А теперь выпейте лекарство и спите! - скомандовала наверху дочь. - Мне нужен здоровый сильный работник.

- Раб, - поправил ее Голос, и оба засмеялись. Похоже, между ними было полное согласие.

УРИ

"Сердце красавицы склонно к измене и к перемене, как ветер мая!" - мелодия прицепилась, как верблюжья колючка, и невозможно было от нее отвязаться.

"...и к перемене, и к перемене, как ве-е-е-тер мая!"

Ури уже не мог вспомнить, сколько раз он повторил эти игривые слова, а желтая струя, истекающая из него в старинный фаянсовый унитаз, все не иссякала. Унитаз был украшен по ободку алыми розочками в симметричных розетках зеленых листьев, такими же розочками, только чуть-чуть покрупней, было усыпано дно огромной фаянсовой ванны, возвышающейся в углу на изогнутых бронзовых ножках с растопыренными стальными когтями.