Ведьма из яблоневого сада

Открытие несколько озадачило Алёну, у которой осталось смутное, но не вызывающее сомнений ощущение: человек в красной каске был мужчиной. Не то чтобы у нее было время присмотреться, просто от мопедиста пахло так, как пахнет только от мужчины. И она запоздало пожалела, что не принюхалась к Манфреду и Доминику после встречи с ними. Нос у нее был чуткий, никогда не подводил. Ну да, надо было плюнуть на приличия и натурально принюхаться к обоим. Вот так, подсунуться носом… И Алёна в качестве иллюстрации своих мыслей подсунулась носом к ладоням, перепачканным коричневыми полосами и пахнущим сейчас подсолнухом – крепко остро, терпко, ну да, подсолнухи в этом смысле ничуть не хуже грецких орехов.

Однако Манфред и Доминик поняли бы ее неправильно. Однозначно неправильно! Сочли бы маньячкой как пить дать. А она была всего лишь жертвой кого-то маньяка. Или маньячки. Или их обоих.

Грузный, сильный, не очень ловкий мужчина, который гонялся за Алёной на мопеде, сделал все, чтобы она почти рехнулась от страха. Конечно, именно он шлялся вокруг дома позапрошлой ночью, а также, очень может быть, и нынешней. Ну да, стоял вот тут, около сгоревшего брюновского домишки, сыпал на землю подсолнечную шелуху…

Бред какой-то, честное слово! Или не бред?

Скорее всего, против нее играют и мужчина, и женщина. Мужчину Алёна практически видела. Зато не знает, кто он. Правда, несколько мгновений была почти убеждена, что Манфред. В конце концов, только турист оказался свидетелем того, как она доставала банку с дневником из водостока. Доминика там не было, а Манфред был. Но ведь банку она никому не показывала. Манфред видел только оборванные плети плюща и кусок прорезиненной ткани. Откуда же звонившая знает о банке?

Выяснить последнее оказалось предельно просто.

– Марина, слушай, ты кому-нибудь говорила, что я нашла банку в водостоке? – спросила Алёна с самым безразличным видом.

– Говорила, – откликнулась Марина из кухни, где мыла посуду. – Позавчера приходила мадам Дюбоннез, Селин Дюбоннез. Она старая-престарая, местная достопримечательность, живет на окраине Муляна. С той стороны, где дорога в Нуайер. Знаешь, как раз напротив сада художника, куда мы вчера ходили играть.

– Я ее видела как-то раз в окошке мельком, – медленно проговорила Алёна, вспоминая хриплый, бестелесный, бесполый голос в телефонной трубке: «Ишь, какие девчонки хорошенькие у Марин, какие веселые, как хохочут громко!» Ну конечно! Именно в то время, когда аноним (теперь можно и на самом деле его назвать – Селин Дюбоннез) звонил Алёне, Марина с девочками была в саду художника. И уж конечно, Лизонька и Танечка носились там и хохотали, перебираясь с гипсового оленя на гипсового же волка, с лисы на медведя, бегая между семью гномами Blanche Neige… – Она такая одутловатая, такая… Неприятная?

Очень мягко она выразилась. Хотелось сказать – отвратительная.

– Ну да, в ней есть что-то… зловещее, – согласилась Марина. – Типичная старая ведьма. Не дай бог такой стать, верно?

Алёна только кивнула. О чем она молилась непрестанно, так это о том, чтобы не дожить до возраста и состояния мадам Дюбоннез, и от души надеялась, что милосердный господь приберет ее значительно раньше. Умереть еще молодой и относительно красивой – чтоб о ней жалели, чтобы печалились о том, что так рано ушла , – было ее самое заветное желание. О том, кто именно должен печалиться и жалеть, она предпочитала не думать. Кто, кто… И так ясно. Мужское имя из пяти букв, первая «И», последняя – мягкий знак…

– А зачем она приходила, эта особа? – спросила Алёна, страшным усилием отгоняя некий призрак… ее личный, персональный, предназначенный для ее вековечного искушения и нескончаемого мучения.

– Ну, якобы у нее экскурсия по местам боевой славы и молодости, – хихикнула Марина. – После нас она к Пуссоньерам потащилась. Вернее, ее Жанин потащила.

– А как так вышло, что речь про банку зашла? – напомнила Алёна.

– Да уж и не помню. Вроде я сама ей сказала, что дом – настоящий остров сокровищ, никогда не знаешь, где что найдешь. Ты, например, банку замечательную нашла в водостоке.

Ага. Вот, значит, как. Не Манфред ей доложил, а сама Марина. И все же без Манфреда тут не обошлось. Он почему-то не поверил Алёне, что она нашла в водостоке только тряпку. Не поверил – и послал старуху выведать все, что можно…

Зачем?! Какое Манфреду дело до старого дневника? Тетрадка ведь только для библиофила бесценна или для таких помешанных историков, каким был Патрик Жерар и какой в некотором роде является Алёна Дмитриева. А Манфреду… Ну что дневник для Манфреда?

А если он хочет его вульгарно продать? Алёна не слишком-то разбиралась в рыночной стоимости таких реликвий, с ее личной точки зрения, им нет цены, однако, если переводить на вульгарный всемирный эквивалент, дневник Николь Жерарди не меньше чем на тысчонку евро потянет на любом аукционе. Или раз в десять больше? Или в сто?

А бог его знает. В любом случае деньги – самая частая причина преступлений.