Ведьма из яблоневого сада

Сегодня она бежала в Самбур. Дорога туда вела необычайно удобная. Во-первых, сначала, еще на выходе из Муляна, она проходила мимо длинного забора, сложенного в незапамятные времена из тесаного камня. На заборе была укреплена неприметная табличка, гласящая, что здесь в 1944 году гитлеровцы расстреляли участника Rйsistance Лазара Барона, жителя Муляна. Алёна знала, что Лазар Барон был отцом Жоффрея и просто не успел жениться на своей подруге Мадлен Пуссоньер именно потому, что его расстреляли. Табличка была укреплена в начале забора, а в конце его свешивались через ограду гроздья дикого винограда. Его никто не ел и не собирал – в Бургундии эту дичь и за виноград-то не считают, вот разве что птицы его клевали да Алёна не упускала возможности сорвать кисть-другую, отправляясь на пробежку или возвращаясь с нее. Казалось, она в жизни никогда не ела такого вкусного винограда, пусть даже он был меленький, невзрачный и с огромными косточками.

Чуть дальше, когда уже заканчивались поля Жоффрея, как раз на их меже с полями какого-то другого хозяина, росло большущее дерево la noix – грецкий орех. Орехи еще только-только начали поспевать, но некоторые все же дозрели, упали – и усеивали теперь землю под деревом. Их никто не подбирал, кроме… кроме понятно кого. Орехи в брюновском саду были еще совсем зеленые, да к ним и не проберешься через заросли плюща, а здесь вот они, на блюдечке с голубой каемочкой, и даже зеленая чешуя уже отвалилась, не надо чистить и пачкать руки. Орехи были еще молочные, мягкие, совершенно негорькие и вкусные до одури. Это был завтрак Алёны – виноград и орехи. Просто фантастика. Волшебство!

Иногда она срывала зеленый, недозрелый орех и натирала им руки. Ладони темнели и начинали пахнуть терпко и горько. Алёна делала так нарочно, пытаясь вернуть то полудетское, восторженное ощущение, которое испытала когда-то во время своих дальневосточных странствий, когда взяла в руки маньчжурский орех. Он похож на грецкий, они как бы родственники, но есть его невозможно: горько, вяжет рот, да и жевать там особо нечего. Из его скорлупы и перегородочек китайцы делают поразительные вещицы. Назначение им трудно придумать: что-то покрыто лаком, раскрашено, подвешено на красных шнурах… Вроде ни к чему, а до чего красиво! Наверное, нужно быть китайцем, чтобы извлечь из поделки практическую пользу, но уж восхититься может всякий, будь он хоть негром преклонных годов. Зеленая кожица маньчжурского ореха красит куда сильней, чем грецкого. Ладони мигом становятся красно-коричневые и пахнут свежо и тревожно. Алёна вспоминала «Диких лебедей» Андерсена: «Злая королева натерла Элизу соком грецкого ореха, так что она стала совсем черной». Сколько ж орехов надо было извести, подумать страшно! Сок дальневосточного собрата был бы куда продуктивней! Да и аромат грецкого ореха – просто ничто по сравнению с ароматом маньчжурского. И все же, все же, все же…

После этого la noix (вернее, после этой la noix, потому что слово «орех» во французском языке женского рода) начиналась собственно дорога на Самбур. Сначала она вела вниз, что было очень удобно – можно как следует разбежаться. Потом следовал небольшой подъем – настолько небольшой, что он преодолевался практически незаметно, без одышки и напряга. Дальше опять следовал спуск, который позволял спортсмену (спортсменке, нужное подчеркнуть) бежать еще не меньше километра играючи и с удовольствием. Затем шло длинное ровное пространство, дорога вилась среди полей. И опять легкий подъем мимо крыла леса – и вот уже открывается загадочно-красивый, как и вся провинциальная Франция, Самбур. На обратном пути, конечно, все было наоборот: спусков мало, а подъемов много. Тогда уж Алёна не бежала, когда дорога поднималась в гору, а быстро шла большими шагами, уверяя себя, что разминает колени и тянет задние мышцы ног. Очень может быть, что именно это она и делала.

Сегодня наша героиня впервые не остановилась у каменной стены сорвать винограда и поесть орехов. Боялась, что если остановится – то вернется домой. По-хорошему так и следовало бы сделать. Настроение после минувшей ночи было совсем плохое, и, по идее, не следовало сегодня отправляться на пробежку. Алёна выскочила из дому просто на автомате, повинуясь условному рефлексу, а еще больше – гордыне, своей непомерной гордыне, и все же неприятный осадок остался.

Типа, ничто нас в жизни не может вышибить из седла… Не может, а все-таки противно как-то. Даже дрожь пробирает. Или это потому, что осень подступает неостановимо?