Ведьма полесская

– Молчать, быдло! Семь шкур спущу! – гневно перебил Прохора пан Хилькевич и, выхватив у одного из мужиков кнут, в ярости несколько раз стеганул опешившего парня. Глянув на своего друга, он со злобным укором добавил: – Да-а-а, Егор Спиридонович, понадеялся я на ваши заверения насчёт этого холопа, а зря! Наверняка струсил сукин сын в решающую годину. Небось схоронился в сторонке, да ещё и со злорадством наблюдал, как медведь панскую душу губит!

Каждое слово пана Хилькевича больнее плети стегало самолюбие Прохора, калёным железом жгло сердце. А тут ещё и Егор Спиридонович с укором добавил:

– Что ж ты, Проша, за Андреем Семеновичем не присмотрел. Строгий давали тебе наказ, чтоб рука об руку шли, страховали друг дружку, а ты не уследил за этим. И то, что Андрей Семенович ранен – твоя вина. Будешь наказан… – Голос Егора Спиридоновича сквозил разочарованием и укором. Это ещё больше ранило душу парня.

– Егор Спиридонович, так я ж…

– Всё, Прохор, молчи… не надо никаких оправданий. Подвёл ты меня. Сильно подвёл. Если б не хладнокровие и смелость Андрея Семеновича – большая беда приключилась бы. Ружьё верни. Оно теперь тебе без надобности, – твёрдо сказал пан Войховский и, повернувшись к мужикам, приказал: – Немедля подогнать сюда сани. Андрея Семеновича срочно к доктору надо везти.

Горький комок несправедливости и обиды подкатил к горлу молодого охотника. Лучше бы Егор Спиридонович кричал и матерился. Прохор никогда не считал себя трусом, и ему до глубины души было обидно слышать такие обвинения в свой адрес. Да, в пылу охотничьего азарта он потерял из виду панича, но до последнего момента думал, что тот бежит за ним. Он сделал всё что мог и виноватым в случившемся себя не считал. Хоть бы слово в оправдание дали сказать. Да ведь пан всегда прав, и ничего тут не поделаешь. Такова уж доля мужицкая: всегда быть крайним и виноватым.

Прохор не стал лезть со своими доводами и оправданиями, а молча отдал одному из мужиков самую дорогую для него вещь – ружьё.

Пока мужики, орудуя топорами, выбирали и расчищали дорогу для подъезда саней, Семен Игнатьевич и Егор Спиридонович, немного успокоившись, начали с интересом осматривать добытого зверя. Это был великолепный экземпляр.

Семён Игнатьевич не удержался и легонько пнул медведя носком сапога, словно желая ещё раз убедиться в том, что никакой опасности уже нет. Его в этот момент одолевало двоякое чувство: с одной стороны была гордость за своего сына, что справился с таким зверем, а с другой – страх, что всё могло быть наоборот.

Как и любого охотника, пана Хилькевича и пана Войховского также очень интересовало, куда попала пуля. Часть головы медведя заплыла кровью, но бывалые охотники без труда определили, что пуля вошла не точно в лоб, а чуть ближе к уху.

– Молодец. Хороший выстрел, – сказал Егор Спиридонович, как бы желая смягчить вину перед гостем за нелепую оплошность своего крепостного.

– Да… попади пуля в другое место – и неизвестно как всё обернулось бы, – согласился Семен Игнатьевич.

Вскоре, сопровождая Андрея, его отец и Егор Спиридонович тоже спешно отправились в имение.

Прохор всё это время, понуро опустив голову, стоял в сторонке. Стоял один в глубоком смятении. Несправедливое унижение переполняло горечью душу парня.

– Ладно, сын, не принимай близко к сердцу. В жизни всяко случается, – пытаясь поддержать Прохора, грустно сказал подошедший Гришак.

Прохор промолчал на утешение батьки. Ему вообще хотелось сейчас уйти куда-нибудь в самую глубь леса и побыть одному.

Гришак, словно сам в чём-то провинился, с жалостью глянул на Прохора. Он не знал, какими словами сейчас можно поддержать сына.

– Хорошо, что хоть одними царапинами обошлось. Авось всё и перегорит у панской милости… А панич всё же молодец. Не струхнул… – начал было опять говорить Гришак.

– А я, по-твоему, что?! Я струхнул?! – Прохор вдруг резко и со злостью перебил батьку.

– Я хотел просто сказать, что рука у него не дрогнула. Расстояние, конечно, небольшое – тут не промажешь… Но ведь и не заяц же на тебя прёт. Метко пулю вогнал в голову. Только вот я не пойму: коли медведь шел на Андрея, то отчего дырка в его голове у самого уха. Может, он…

– «Может», «не может»! – в отчаянии зарычал вдруг Прохор. – Ничего не «может»! Потому что в медведя стрелял я! Я этому барчуку жизнь спас, а меня кнутом за это. И рот в оправдание даже не дали открыть.

Прохор ещё что-то резкое выкрикнул в сердцах и, махнув рукой, бросился прочь куда глаза глядят. Ему казалось, что сейчас только лес может понять и успокоить его раненную душу.

Гришак долго ещё стоял с раскрытым ртом, стараясь осмыслить услышанное. Его тоже обуревало двоякое чувство. Он был несказанно рад, что его сын всё же справился с панским наказом и оправдал доверие Егора Спиридоновича. Но теперь, когда опасность позади и панич чуть ли не герой, ни один пан не захочет признать другой сюжет событий. Мало того, так с таким поворотом можно попасть в ещё более суровую опалу.