Ведьма с Лайм-стрит

Во вторую осень Второй мировой войны Фрэнсис Рассел, канадский журналист и историк, решил выяснить ответ на этот вопрос. Он заинтересовался Марджери еще восемь лет назад, когда один его приятель, Джеймс Кервуд, работавший в то время в Гарварде, побывал на нескольких сеансах миссис Крэндон и поделился своими впечатлениями. Этот друг Рассела был настолько потрясен, что подарил медиуму экземпляр своей первой книги «Там, где начинается река» и написал ей на первой странице: «Я увидел – и уверовал». Правда, уже вскоре он разуверился. На следующем сеансе Уолтер материализовал эктоплазматическую руку, и писатель, прикоснувшись к ней, был уверен, что это отрубленная рука трупа, возможно ребенка. Впоследствии он предположил, что доктор воровал из больницы части мертвых тел, и предупредил Рассела, что все это связано с «какими-то странными делишками».

К 1940 году никто больше не писал о деле Марджери. В Европе полыхали пожары войны, в Америке началась мобилизация, и споры о способностях медиума, столь будоражившие общество полтора десятка лет назад, казались Расселу далекими и какими-то ненастоящими. Возможно, именно по этой причине он и решил встретиться с ней[94]. Связавшись с Марком Ричардсоном, он с удивлением узнал, что Марджери до сих пор проводит сеансы. И вскоре ему удалось добиться приглашения на один из них. Дождливым вечером Ричардсон сопроводил его на Лайм-стрит. Сеанс был назначен на восемь часов. Гостей проводили в дом уже не слуги – миссис Крэндон сама встречала на пороге. Расселу показалось, что теперь она ничуть не напоминала великолепного медиума, которым была когда-то. «Безвкусно одетая, располневшая, коренастая, – писал он. – Любезная, но стоило ей заговорить, и сразу же чувствовалась в ней какая-то грубость». Утонченные манеры Марджери остались в прошлом.

Медиум провела гостей в комнату для сеансов – уютную гостиную с ситцевыми занавесками, обтянутыми кожей креслами, стилизованными под восемнадцатый век стульями и кирпичным камином. В комнате собралось около десяти человек. Марджери показала им кубок, подаренный сэром Артуром в благодарность за ее «героическую борьбу», и фотографию, подписанную сэром Оливером Лоджем.

– Все готовы? – спросила она.

Все собрались вокруг легендарного столика.

– Давайте включим музыку, – предложила Марджери.

Ричардсон настроил фонограф, и в комнате зазвучала песня «Ах, эта чудесная тайна жизни» из оперетты «Капризная Мариетта». Свет погас. Песня закончилась. Несколько минут ничего не происходило, и Рассел почувствовал невыносимое напряжение. Марджери вздохнула, потом начала стонать, как умирающее животное. В комнате засквозило, потом послышался свист. И раздался голос, исходивший, казалось, из какой-то точки над головой медиума. Уолтер явился на последний его запротоколированный сеанс.

На сеансе Марджери собиралась вступить в контакт с доктором Крэндоном и получить восковые отпечатки его пальцев. Но ничего подобного не случилось. Призрак немного поболтал с гостями, подтрунивая над ними, но, когда Ричардсон спросил, может ли поговорить с Роем, дух доктора Крэндона так и не явился.

– Не сегодня, док. Может быть, в следующий раз, – ответил Уолтер. Затем воцарилась тишина, как бывает, когда обрывается радиопередача.

Марджери попросила включить свет, зевнула, улыбнулась, размяла обвисшие мышцы рук – и не стала извиняться, мол, ее силы уж не те, что прежде. Ее гости начали расходиться, и она каждому пожимала руку, стоя на крыльце.

– Приходите на чай в следующее воскресенье, – говорила она. – Я предчувствую, что в этот день случится что-то важное. Вы все непременно должны прийти в воскресенье. Только после пяти. До этого мне нужно сходить на могилу Роя. – Она недовольно фыркнула. – Садовник допустил отвратительную ошибку, представляете, он высадил на могиле гортензии. Рой терпеть не мог гортензии. Итак, не забудьте, в следующее воскресенье увидимся!

Но Рассел никогда ее больше не видел. Впрочем, ее сеанс произвел на него определенное впечатление. Характер Уолтера показался ему настолько ярким – «настоящий рубаха-парень из мира иного», – что Рассел, как и многие до него, задумался, не был ли старший братец субличностью Марджери, проявлявшейся, когда она была без сознания: никто не мог быть настолько хорошим актером, чтобы изображать совершенно другого человека.