Ведьма в Царьграде

И воевода рассказал, что еще со времен князя Игоря русы начали устраивать в степном порубежье небольшие крепостцы, откуда удобно было наблюдать за степью. Постепенно вокруг этих крепостей стали расселяться крестьяне. Конечно, жить на границе опасно, но земля там хорошая, и, когда нет набегов, можно и землю пахать, скотину разводить, охотиться, рыбачить. К тому же княгиня Ольга повелела дани со степных поселенцев не брать, чтобы те видели смысл обживаться в беспокойном порубежном краю. Ну а чтобы беды избежать, из приграничных крепостей почти каждый день выезжают дозорные, прослеживают пути, по каким копченые могут нагрянуть. Все знают, что степняк идет там, где есть вода, – у реки или на тропах, где исстари вырыты колодцы. И если замечают объездчики что-то опасное, тут же знак подают: в заветном месте на возвышенности у них располагается столб с осмоленной верхушкой – вязанка дров под навесом или старый, наполненный трухой бочонок, – вот его и поджигают при первом же сигнале опасности. А дым от такого упреждающего знака далеко видно. Тогда-то селяне срываются с мест, кто со скарбом в балках лесных спешит схорониться, кто в крепостцы бежит. И чем бы смерды ни занимались – кто землю ралом пашет, кто охотится, – но всякий выучку воинскую проходит. Без этого нельзя, жизнь там такая.

Святославу слушать о крестьянских нуждах не интересно. А вот о службе – любо. И Претич по его просьбе поведал: – Тот, кто года два-три прослужил на степных дозорах, уже витязем может считаться. Пусть хоть в лаптях явится на заставу, но если сумеет отличиться и себя показать, то и доспехом разживется, и конем. Ведь в лесных и заболоченных краях у нас лошадь трудно раздобыть, а в степи дикие лошади тарпаны бегают, и копченые порой не только воюют, но и торговать являются. Коней добрых у них немало, целые табуны гоняют по просторам открытым.

– Ой, ой, так и есть, – встревал в разговор юркий новгородец Семецка. Он уже изрядно хлебнул медовухи, а потому тянуло его не слушать, а самому слово вставить. – Вон у нас на севере землю все больше леса ограждают. А в степном порубежье, сказывают, и зарослей-то нет. Одни травы…

– Помолчи-ка, Семецка! – оборвал Святослав приятеля. И к Претичу обратился: – Так служат три года на заставах, говоришь?

– Бывает и более. Знавал я одного витязя, так он, почитай, лет десять нес службу в порубежье. Приехал однажды на заставу, да и остался там. Откуда он родом – не ведаю, а он не рассказывал. Нелюдимый был, вот его Волком и прозвали. Но он ничего, не обижался. Зато богатырь был, каких еще поискать, смелый, отчаянный. С отрядом в дозор не часто ходил, все больше в одиночку отправлялся, и пропадал по нескольку дней. И редко когда без добычи возвращался. Если не печенега на аркане притащит, то с десяток диких тарпанов приведет, а то и тура, бывало, сам брал. Короче, ловкий, бесстрашный и одинокий. Истинный Волк. Замечу, что я порой зазывал его в свою дружину, обещал в Чернигове поселить. Отказался Волк. Да я и не настаивал, ведь такие в порубежье всегда нужны. А этот к тому же в одной из самых дальних застав служил, там, где речка Псел степь разрезает. Печенеги в те места, почитай, каждое лето приходят. Печенеги, они такие: пошарят по берегам Днепра, захватят людей в степных селищах и по балкам, ну, сколько придется. Могут и коней угнать или там на ладью, идущую рекой, наскочить. Ибо печенеги не могут своим прожить, им у других надо брать, это их доблесть – так они считают.

– Ты про Волка лучше расскажи, – подался вперед Святослав.

Воевода повернул насаженную на вертел тушу осетра, отмахнулся от повалившего в глаза дыма.

– Ну что Волк? Сдается мне, он сам из варягов был – рослый такой, как эта северная порода, рыжий. Когда он только стал обживаться на заставе, я думал, что надолго не останется: варяги-то хоть и мастера в бою, но не в степном. Тут особое чувство надо иметь, как нюх у собаки. Вот у Волка таковое имелось. А уж как печенеги его боялись! Поболее, чем гнева своего небесного Тенгри[52]. Называли Красным Волком, ну это из-за цвета волос и из-за ловкости его звериной, силы, потому что охотился он, как матерый волк-одиночка. Я же за удаль и мастерство сделал его главой одной из застав. И хотя люди не больно любили Волка за его нелюдимый, мрачный нрав, однако признали его верховодство. Но – Перун мне свидетель! – Волк и впрямь оказался достоин нового звания. И дозорных умело направлял, и знал, где обычно копченые ходят. Бывало, встанет вдруг среди ночи, уедет в степь один, как и прежде, а потом явится и велит созывать сбор. Поведет людей по оврагам и балкам, пока не выйдут они на след отряда печенегов. Люди дивились – вон какое чутье у старшóго на степняков! Никогда зазря их в степь не выводил, всегда с толком. Вот и получалось, что все устье Псела и земли за ним стали безопасными, ушли оттуда страшившиеся Волка печенеги. Ушли, ну да потом вернулись, – закончил со вздохом Претич. – Ибо, как говорится, удача – птица перелетная. Да и Доля с Недолей не всегда силой может померяться[53].